А. Шопенгауэр

                                                                       Мир как воля и представление

                                                                                                   § 21

 

Кто благодаря всем этим соображениям овладел также in abstracto, т. е. ясно и твердо, тем познанием, которое in concreto есть у всякого непосредственно, т. е. в виде чувства, кто овладел познанием, что внутренняя сущность его собственного  явления, которое в качестве представления возникает перед ним как в его действиях, так и в их преобладающем субстра- те, собственном теле, что эта сущность — его воля и что она составляет самое непосредственное в его сознании, но как таковое не вошла всецело в форму представления, где объект и субъект противополагаются друг другу, а возвещает о се- бе непосредственным образом, без вполне ясного различения субъекта от объекта, и к тому же открывается самому инди- видууму не в целом, а лишь в своих отдельных актах: кто, говорю я, пришел вместе со мной к этому убеждению, для того оно само собой сделается ключом к познанию внутренней сущности всей природы, — если он перенесет его и на все те явления, которые даны ему не в непосредственном познании наряду с косвенным (как его собственное явление), а лишь в последнем, т. е. односторонне, в качестве одного представления. Не только в явлениях, вполне сходных с его собствен- ным, в людях и животных, признает он в качестве их внутренней сущности ту же волю, но дальнейшее размышление приведет его и к тому, что и ту силу, которая движет и живит растение, и ту силу, которая образует кристалл, и ту, которая направляет магнит к северу, и ту, которая встречает его ударом при соприкосновении разнородных металлов, и ту, которая в сродстве материальных веществ проявляется как отталкивание и притяжение, разделение и соединение, и, наконец, как тяготение, столь могуче-стремительное во всей материи, влекущее камень к земле и Землю к Солнцу, — все это признает он различным лишь в явлении, а в своей внутренней сущности тождест- венным с тем самым, что ему непосредственно известно так интимно и лучше всего другого и что в наиболее ясном сво- ем обнаружении называется волей. Только в силу этого размышления мы и не останавливаемся дольше на явлении, а пе- реходим к вещи в себе. Явление значит представление, и больше ничего: всякое представление, какого бы рода оно ни было, всякий объект — явление. Но вещь в себе — это только воля, которая как таковая вовсе не представление, а нечто toto genere [всецело, полностью. - (лат.)] от него отличное: она то, чего проявлением, видимостью, объективностью служит всякое представление, всякий объект. Она — сама сердцевина, самое зерно всего частного, как и целого; она проявляется в каждой слепо действующей силе природы, но она же проявляется и в обдуманной деятельности человека: великое различие между первой и последней касается только степени проявления, но не сущности того, что проявляется.

 

                                                                                         

                                                                                                                     А. Шопенгауэр

                                                                               новые паралипомены

                                                                                                 § 304

 

Платонова идея, вещь в себе, воля (ибо  все  это -  одно и то же) ни в каком случае не основание явления; ибо таким об- разом они (идеи) были бы причиной, а в качестве последней - силой, а как сила они были бы истощимы. Но для идеи нет никакой разницы, выражается ли она в одной вещи или миллионах вещей. Например, представляется ли идея дуба в одном дубе  или в тысячах, выражается ли идея зла в одном или в миллионах людей и животных - это для идеи одно и то же, и различие это лежит уже внутри явлений и принадлежит явлению; ибо оно обусловлено временем и пространством. Принимая во внимание этот факт, я сказал бы: идея - магического характера, чем обозна- чают нечто такое, что, не будучи силой природы и, следовательно, не обладая границами естественной силы, тем не менее пользуется властью над природой, каковая власть поэтому неистощима, вечна, т. е. вневременна. Но слово магический возникло из суеверия, неопределенно и пользуется дурною славой.

И вот, именно потому, что количество индивидуумов для идеи совершенно несущественно, бытие индивидуумов вполне подчинено случаю, и их гибель лишена значения для идеи и реальна только в явлении ¹.

В качестве причины и действия (вообще, как основание и следствие) стоят между собою во взаимной связи только явления, но не идея или вещь в себе  - с явлением. Наоборот, явление не что иное, как сама идея, поскольку она познается.

Воля есть идея ²: если надо познать ее, то она является в виде органического тела, а потому и вообще как тело; т.е. она становится представлением первого класса и вступает во время, пространство и во все формы этого класса. Самые эти формы - существенные выражения того, что есть воля. Например, основой выражения ее ничтожества, тщеславия, пагуб- ности служат время и пространство как бесконечные, в которых воля является в качестве одушевленного тела во вре- мени и пространстве и в качестве конечной, - следовательно, в сравнении с упомянутой раньше бесконечностью  - со- вершенно незаметной величиной.  Дальше это ничтожество находит свое выражение в лишенном длительности настоящем (из которого между тем и состоит вся жизнь), в зависимости и относительности всех вещей, в постоян- ном становлении без бытия, в постоянном желании без удовлетворения, в постоянном задерживании умирания, что и представляет жизнь, пока наконец не отпадет и эта задержка, и т. д.

Ведь вся жизнь должна отражать как в зеркале не что иное, как волю; ведь она - только ее познание: какова воля, такой должна быть неизбежно и жизнь; но сама воля свободна.

А что рядом с хотением существует и познание (а оно всегда только познание хотения) - это единственно хорошая сторона жизни, истинное евангелие спасения; оно все-таки гарантирует воле, как бы плоха она ни была, конеч- ное освобождение, т. е. вхождение в себя. Отсюда утешительность познания, утешительность созерцания природы ³, а тем более утешительность искусства, которое представляет собою как бы познание во второй инстан- ции - познание, ближе подходящее к нам и уже очищенное художником от несущественного. Познание художест- венного произведения относится к познанию природы, как животная пища - к растительной.

______________

¹ Только преходимость вообще принадлежит идее и должна поэтому находить себе место в ее выражении. 

²  [Позже:] Это неверно: адекватная объектность воли  - вот идея. А явление представляет идею, вошедшую в principium individuations. Сама же воля - это кантовская вещь в себе.

³ А в последней - утешительность света и красок больше всего.

 

                                                                                                                     

                                                                                                                     А. Шопенгауэр

                                                                       Мир как воля и представление

                                                                                                   § 34

 

Возможный, как я сказал, но лишь в виде исключения, переход от обыденного познания отдельных вещей к познанию идеи совершается внезапно — тогда, когда познание освобождается от служения воле и субъект вследствие этого перестает быть только индивидуальным, становится уже чистым, безвольным субъектом познания, который не следует более, согласно закону основания, за отношениями, а успокаивается и растворяется в безмятежном созерцании предстоящего объекта вне его связи с каким-либо другим...

Когда, подъятые силой духа, мы покидаем обычный способ наблюдения вещей и, разрывая нить закона основания, перестаем следить за их взаимными отношениями, конечной целью которых служит всегда отношение к нашей собственной воле; когда мы, таким образом, рассматриваем в вещах уже не где, когда, почему и для чего, а единственно их что, и даже отвлеченному мышлению, понятиям разума, не даем овладеть нашим сознанием; когда, вместо этого, мы всею
мощью своего духа отдаемся воззрению, вполне погружаясь в него, и наполняем все наше сознание спокойным созерцанием предстоящего объекта природы – будет ли это ландшафт, дерево, скала, строение или что-нибудь другое – и, по нашему глубокомысленному выражению, совершенно теряемся в этом предмете, т. е. забываем свою индивидуаль- ность, свою волю и остаемся лишь в качестве чистого субъекта, светлого зеркала объекта, так что нам кажется, будто предмет существует один и нет никого, кто бы его воспринимал, и мы не можем больше отделить воззрящего от воз- зрения, а тот и другое сливаются в одно целое, ибо все сознание совершенно наполнено и объято единым созер- цаемым образом; когда, следовательно, объект в этом смысле выходит из всяких отношений к чему-нибудь вне себя, а субъект — из всяких отношений к воле, тогда то, что познается таким путем, уже не отдельная вещь как таковая, — нет, это идея, вечная форма, непосредственная объектность воли на данной ступени; и оттого погруженная в такое созерцание личность больше не индивидуум, ибо индивидуум уже потерялся в этом созерцании, — нет, это чистый, безвольный, безболезненный, безвременный субъект познания...

То же самое предносилось и Спинозе, когда он писал: «Мысль вечна, поскольку она воспринимает вещи в облике вечности». В таком созерцании одновременно отдельная вещь становится идеей своего рода, а созерцающий индивидуум – чистым субъектом познания. Индивидуум как таковой познает лишь отдельные вещи, чистый субъект познания – только идеи. Ибо индивидуум — субъект познания в его отношении к определенному отдельному проявле- нию воли и находится на службе у последнего. Это отдельное проявление воли как таковое подчинено закону основания во всех его видах; поэтому всякое познание, относящееся к тому же, равным образом подчиняется закону основания, и ус- лугам воли не годится никакое иное познание, кроме этого одного, всегда имеющего своим объектом только отношения. Познающий индивидуум как таковой и познаваемая им отдельная вещь существуют где-нибудь, когда-нибудь: они — звенья в цепи причин и действий.

Чистый субъект познания и его коррелят, идея, освободились от всех этих форм закона основания: время, место, индивидуум, который познает, и индивидуум, который познается, не имеют для них значения. Лишь когда познающий индивидуум описанным образом возвышается к чистому субъекту познания и тем самым возвышает рассмат- риваемый объект к идее, лишь тогда мир как представление выступает во всей своей чистоте и совершается полная объективация воли, ибо только идея представляет собою ее, воли, адекватную объектность. Последняя за- ключает в себе объект и субъект, потому что они — ее единственная форма; но в ней оба вполне сохраняют равновесие: как объект и здесь — только представление субъекта, так субъект, вполне растворяясь в созерцаемом предмете, сам делается этим предметом, ибо все сознание уже не что иное, как совершенно ясный образ последнего.

Именно это сознание (если вообразить, что через него по очереди проходят все идеи, или ступени объектности воли) составляет, собственно, весь мир как представление. Отдельные вещи всех времен и пространств не что иное, как раздробленные законом основания (формой познания индивидуумов как таковых) и потому омраченные в своей чистой объектности идеи. Как (при обнаружении идеи) в ней нельзя уже различить субъекта от объекта, потому что лишь в силу их взаимного восполнения и проникновения и возникает эта идея, адекватная объективности воли, действительный мир как представление, так и познающий и познаваемый индивидуум, как вещи в себе, то- же неотличаемы тогда друг от друга. Ибо если совсем отвлечься от этого действительного мира как представления, то не останется ничего, кроме мира как воли. Воля — это «в себе» идея, которая ее сполна объективирует; воля также и «в себе» отдельной вещи и познающего ее индивидуума, которые ее объективируют не сполна. Как воля вне представления и всех его форм, она одна и та же в созерцаемом объекте и в индивидууме, который, возносясь в таком созерцании, сознает себя чистым субъектом, поэтому объект и субъект в самих себе не отличаются друг от друга, так как в самих себе они — воля, которая здесь познает самое себя, и только в качестве способа, каким для нее совершается это познание, т. е. в явле- нии только, существуют при посредстве формы последнего, закона основания, множественность и различие. Насколько без объекта, без представления, я – вовсе не познающий субъект, а лишь чистая слепая воля, настолько же, с другой стороны, без меня, как субъекта познания, познаваемая вещь не объект, а лишь чистая воля, слепой порыв. Эта воля в себе, т. е. вне представления, — одно и то же с моей собственной: только в мире как представлении, формой которого непременно является по меньшей мере субъект и объект, мы расходимся друг с другом, как познавае -мый и познающий индивидуумы.

Лишь только познание, мир как представление, устраняется, не остается вообще ничего другого, кроме чистой воли, слепого порыва.

Для того чтобы она, воля, получила объектность, сделалась представлением, необходимы одновременно как субъект, так и объект; но для того чтобы эта объектность была чистой, совершенной, адекватной объект- ностью воли, необходимы объект как идея, свободный от форм закона основания, а субъект — как чистый субъект познания, свободный от индивидуальности и служения воле.

Кто описанным выше образом настолько погрузился в созерцание природы, настолько забылся в нем, что остается только чистым познающим субъектом, тот непосредственно сознает, что в качестве такого субъекта он — условие, т. е. носитель мира и всего объективного бытия, так как последнее является ему тогда уже зависящим от его собственного существова- ния. Он, следовательно, воспринимает в себя природу, так что чувствует ее лишь как акциденцию своего существа.

В этом смысле говорит Байрон в «Паломничестве Чайльд Гарольда»:

                                                                                       Иль горы, волны, небеса – не часть

                                                                                       Моей души, а я – не часть вселенной?

Но как же тот, кто это чувствует, может считать себя, в противоположность непреходящей природе, абсолютно преходя- щим? Нет, скорее его объемлет то сознание, о котором говорит упанишада Вед: «Я есмь все эти творения в совокупности, и, кроме меня, ничего не существует».

 

      

      «Депутат Госдумы В.С. Никитин: Российскому народу сейчас нужна духовная победа»

           www.kprf.ru  2008-02-01  фрагмент статьи депутата Госдумы РФ, Председателя ЦКРК КПРФ В. С. Никитина

Чтобы сбросить западное иго, России нужно создать свою новую сверхкультуру, которая сможет, как пожар, распространиться по миру и остановить информационную агрессию Запада. А для этого нужно опереться на твёрдую мировоззренческую основу. Наконец-то пора понять - почему Россия не только обманула ожидания и теории двух великих философов Гегеля и Ницше, но и выиграла две отечественных войны. Одну у Наполеона, кото- рого Гегель считал воплощением и идеалом своей философии, а другую у Гитлера, который был ярким воп- лощением ницшеанской воли-к-власти и таким же, как Ницше ненавистником коммунизма. К этому можно добавить, что Россия не вписалась и в теорию Маркса. Сначала она неожиданно совершила социалистическую революцию и построила социализм в одной отдельно взятой стране, победив объединенные силы мирового капитала в Гражданской войне. Но затем она проиграла им в холодной информационно-психологической войне и начала возврат в прошлую формацию.

 

                                                                                      

                                                                         интервью Г.А.Зюганова «Независимой газете»

                                                                                          Р. Цветкова.  www.kprf.ru  2008-02-19  (фрагмент)

Я не вижу нашей истории без побед Александра Невского, не вижу нашего будущего без уникальной в истории России роли Петра Великого, который одержал победы на суше и на море, без Полтавской битвы трудно представить возрожде- ние нашего государства. Я не вижу русского государства без Дмитрия Донского, который, остановившись в Коломне, дал обет не только победить, но и соорудить в честь победы монастырь, и с Куликова поля мы вышли единой стра- ной и единым народом и сильным централизованным русским государством. Я не вижу наших огромных просторов без Ку- тузова и Суворова, которые обеспечили освобождение нашей державы. Александр III не провел ни одной войны, но под- винул южную границу на 1 тыс. км. Сталин и Ленин сумели создать могучее советское государство в неимоверно сложных и трудных условиях, обеспечили победный май 1945 года, прорыв в космос и стратегический паритет. Так что для меня лидер – это очень широкое понятие.

 

                                                             ИЗ интервью Г.А.Зюганова газете "Русь Православная"

"РП": Геннадий Андреевич, в чем смысл идеологической эволюции российских коммунистов?

Г. Зюганов: За последние несколько лет все патриоты-государственники претерпели бурную эволюцию "от СССР до Российской Империи", удивительно быстро, хотя и небезболезненно преодолев в своем мировоззрении тот кровоточащий разрыв исторической ткани, которым "общечеловеки"-русоненавистники пытались разгородить наше национальное самосознание на изолированные и враждебные друг другу фрагменты. Преодоление "красно-белого" противостояния, возврат к соборному, всенародному, надклассовому характеру патриоти- ческой идеи - основное достижение такой эволюции.

Здесь на выставке (20-й Православной выставке-ярмарке «Церковный звон колоколов») огромное количество духовно-просветительской, культурологической литературы. Она с успехом могла быть использована для изучения в школе «Основ православной культуры». Но опять, вопреки позиции депутатов-коммунистов, большинство Государственной Думы опять проголосовало за «урезание» регионального компонента из школьных прог- рамм, в рамках которого в ряде регионов на добровольной основе велось преподавание этого, а также крае- ведческих предметов.

Как видно сфер взаимодействия между церковными и светскими организациями огромное множество. И звон колоколов зовёт нас всех к взаимодействию и тесному сотрудничеству. (KPRF.RU 2008-02-03)

Лишь только познание, мир как представление, устраняется, не остается вообще ничего другого, кроме чистой воли, слепого порыва.  (А. Шопенгауэр) 

Для того чтобы она, воля, получила объектность, сделалась представлением, необходимы одновременно как субъект, так и объект. (А. Шопенгауэр)

Но для того чтобы эта объектность была чистой, совершенной, адекватной объектностью воли, необходимы объект как идея, свободный от форм закона основания, а субъект – как чистый субъект познания, свободный от индивидуальности и служения воле.  (А. Шопенгауэр)

«Между капиталистическим и коммунистическим обществом, – продолжает Маркс, – лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата».  Ленин. 33, 86

«Марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата. В этом самое глубокое отличие марксиста от дюжинного мелкого (да и крупного) буржуа. На этом оселке надо испытывать действительное понимание и признание марксизма… Оппортунизм не доводит признания классовой борьбы как раз до самого главного, до периода перехода от капитализма к коммунизму, до периода свержения буржуазии и полного уничтожения ее. В действительности этот период неминуемо является периодом невиданно ожесточенной классовой борьбы, невиданно острых форм ее, а следовательно, и государство этого периода неизбежно должно быть государством по-новому демократическим (для пролетариев и неимущих вообще) и по-новому диктаторским (против буржуазии). Ленин. 33, 34-35.

«Постановка вопроса Марксом в 1852  году:  «Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл су- ществование классов в современном обществе, ни та, что я  открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задол- го до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты – экономическую ана- томию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связа- но лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что  классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов». Ленин. 33, 33-34

«Смена буржуазного государства пролетарским невозможна без насильственной революции. Уничтожение пролетарского государства, т. е. уничтожение всякого государства, невозможно иначе, как путем «отмира- ния».  Ленин. 33, 22

                                                                                                                   

                                                                                                                     А. Шопенгауэр

                                                                       Мир как воля и представление

                                                                                                   § 8

 

Как из непосредственного солнечного света в заимствованное отражение луны, переходим мы от наглядного, непосред- ственного, самодовлеющего, служащего само за себя порукой представления к рефлексии, к абстрактным, дис- курсивным понятиям разума, которые получают все свое содержание только от наглядного познания и по от- ношению к нему. До тех пор пока мы остаемся при чистом созерцании, все ясно, твердо и несомненно. Здесь нет ни вопросов, ни сомнений, ни заблуждений: мы большего не желаем, большего не можем, успокаиваемся на созерцании, удовлетворяемся настоящим.

Созерцание довольствуется самим собой; поэтому все, что ведет свое чистое происхождение от него и осталось ему верным, подобно истинному произведению искусства, никогда не может быть ложно или опровергнуто каким-либо време- нем: ибо оно дает не мнение, а самую вещь. Но с абстрактным познанием, с разумом, появляются в теории сом- нение и заблуждение, а на практике – забота и раскаяние.

Если в наглядном представлении видимость искажает действительность на миг, то в абстрактном пред- ставлении заблуждение может царствовать тысячелетия, налагать на целые народы свое железное ярмо, душить благороднейшие побуждения человечества и даже, при помощи своих рабов, своих обманутых, зак- лючать в оковы тех, кого оно не в силах обмануть.

Заблуждение – тот враг, с которым вели неравную борьбу мудрейшие люди всех времен; и только то, что они отвоевали от него, сделалось достоянием человечества. Вот почему хорошо тотчас же обратить на него внимание, как только мы вступаем на ту почву, где лежит его область.

Хотя часто уже говорили, что следует искать истину даже там, где нельзя предвидеть от нее пользы, ибо последняя может косвенно появиться там, где ее не ждут, – но я должен к этому прибавить, что с таким же усердием надо вскры- вать и уничтожать всякое заблуждение даже там, где нельзя предвидеть от него вреда, так как он может весьма косвенно появиться когда-нибудь там, где его не ждут, ибо каждое заблуждение носит в себе яд. Если дух, если познание делает человека владыкой земли, то нет безвредных заблуждений, и подавно нет заблуждений достойных и священных. И в утешение тем, кто свои силы и жизнь посвящает благородной и столь трудной борьбе с заблуждением во всех его видах, я не могу не сказать, что до тех пор, пока истина еще не явилась, заблуждение мо- жет вести свою игру, подобно совам и летучим мышам ночью, – но скорее совы и летучие мыши спугнут солнце обрат- но к востоку, чем познанная истина, выраженная с полной ясностью, снова подвергнется изгнанию, чтобы старое заблуждение опять невозбранно заняло свое просторное место. В этом и заключается сила истины: ее победа трудна и мучительна, но, однажды одержанная, она уже не может быть отторгнута.

Кроме рассмотренных до сих пор представлений, которые по своему составу, с точки зрения объекта, могут быть сведены ко времени, пространству и материи, а с точки зрения субъекта – к чистой чувственности и рассудку, кроме них, ис- ключительно в человеке между всеми обитателями земли, присоединилась еще другая познавательная способ- ность, взошло совсем новое сознание, которое очень метко и проницательно названо рефлексией. Ибо это – действи- тельно отражение, нечто производное от наглядного познания, но получившее характер и свойства, вполне отлич- ные от него, не знающее его форм; даже закон основания, который господствует над каждым объектом, является здесь совсем в другом виде. Это новое, возведенное в высшую степень познание, это абстрактное отражение всего интуитивного в отвлеченном понятии разума – и является единственно тем, что сообщает человеку ту обду- манность, которая так безусловно отличает его сознание от сознания животных и благодаря которой все его зем- ное странствие столь непохоже на странствие его неразумных собратий. Одинаково сильно превосходит он их и мощью, и страданиями. Они живут только в настоящем, он, сверх того, одновременно и в будущем, и в прошлом. Они удовлетворя- ют потребности минуты, он искусственными мерами печется о своем будущем и даже о том времени, до которого не смо- жет дожить. Они находятся в полной власти минутного впечатления, под действием наглядного мотива, им руководят абстрактные понятия, независимые от настоящего. Вот почему он выполняет обдуманные замыслы или поступает сообразно своим правилам, невзирая на окружающие обстоятельства и случайные впечатления минуты; вот почему он в состоянии, например, спокойно делать искусственные приготовления к собственной смерти, может притворяться до неуз- наваемости и уносить свою тайну в могилу; он властен, наконец, совершать действительный выбор между несколькими мотивами, ибо последние, существуя рядом в сознании, только in abstracto могут быть опознаны как исключающие один другой и состязаться друг с другом в своей власти над волей, а вслед за этим более сильный мотив получает перевес и становится обдуманным решением воли, верным признаком возвещая о себе в этом качестве. Животное, наоборот, в своих действиях определяется впечатлением минуты, только страх предстоящего понуждения может укротить его же- лание, пока, наконец, этот страх не обратится в привычку и не будет определять животного уже в качестве таковой: это и есть дрессировка. Животное ощущает и созерцает; человек, сверх того, мыслит и знает; оба они хотят. Животное передает о своем ощущении и настроении посредством телодвижений и звуков; человек сообщает другому свои мысли посредством языка или посредством языка скрывает свои мысли. Язык – первое создание и необходимое орудие его разума, поэтому по-гречески и по-итальянски язык и разум обозначается одним и тем же словом: о λόγος, il discorso. Немецкое слово Vernunft (разум) происходит от vernehmen (внимать), которое не синоним слова hören (слышать), а означа- ет сознательное восприятие мыслей, передаваемых словами. Только с помощью языка разум осуществляет свои важнейшие создания: солидарную деятельность многих индивидов, целесообразное сотрудничество многих тысяч, циви- лизацию, государство; далее, только с помощью языка творит он науку, сохраняет прежний опыт, соединяет общее в одно понятие, учит истине, распространяет заблуждение, рождает мышление и художественное творчество, догматы и пред- рассудки. Животное узнает смерть лишь в самой смерти; человек сознательно приближается с каждым часом к своей смерти, и это иногда вызывает тревожное раздумье о жизни даже у того, кто еще не постиг в самой жизни этого характера вечного уничтожения. Главным образом поэтому человек и создал себе философию и религию; но было ли когда-нибудь плодом одной из них то, что мы по справедливости выше всего ценим в его деяниях, а именно, свободная добродетель и благородство помыслов, – это неизвестно. Наоборот, как несомненные порождения обоих, свойственные им одним, как продукты разума на этом пути встают перед нами удивительные, причудливейшие мнения философов разных школ и странные, иногда даже жестокие обряды жрецов различных религий.

То, что все эти разнообразные и далеко идущие проявления вытекают из одного общего принципа, из той особой силы духа, которая отличает человека от животных и которую назвали разумом, – это составляет единодушное мнение всех веков и народов. И все люди умеют очень хорошо распознавать проявления этой способности и отличать разумное от неразумного; они знают, где разум вступает в противоречие с другими способностями и свойствами человека и чего, наконец, никогда нельзя ожидать даже от умнейшего животного ввиду отсутствия у него разума. Философы всех веков высказываются в целом в согласии с этим общим пониманием разума и, сверх того, выделяют некоторые особенно важные его проявления, такие, как господство над аффектами и страстями, способность делать умозаключения и вы- двигать общие принципы, даже такие, которые достоверны прежде всякого опыта, и т.д. Тем не менее все их объяснения подлинной сущности разума неустойчивы, неопределенны, пространны, не имеют единства и средоточия, выдвигают то одно, то другое проявление и поэтому часто расходятся друг с другом. К этому присоединяется то, что многие исходят в данном случае из противоположности между разумом и откровением, какова совершенно чужда философии и только уси- ливает путаницу. В высшей степени примечательно то, что ни один философ до сих пор не свел строго всех этих разнооб- разных проявлений разума к одной простой функции, которую можно было бы распознавать во всех них, из которой они объяснялись бы и которая поэтому представляла бы собою истинную сущность разума. Правда, превосходный Локк в сво- ем "Опыте о человеческом разуме"  вполне справедливо указывает на абстрактные общие понятия как на отличитель- ный признак, разделяющий животных и людей; и Лейбниц вполне сочувственно повторяет это в своих "Новых опы- тах о человеческом разуме" . Но когда Локк приходит к настоящему объяснению разума, он совершенно теряет из виду этот его простой и главный признак и тоже ограничивается неустойчивым, неопределенным, недостаточным указанием на его разрозненные и производные проявления; и Лейбниц в соответственном месте своего произведения делает в общем то же самое, но только более путано и неясно. А до какой степени Кант запутал и исказил понятие сущности разума, об этом я подробно скажу в приложении. Кто же возьмет на себя труд просмотреть в этом отношении массу философских книг, появившихся после Канта, тот поймет, что подобно тому как ошибки правителей искупаются целыми на- родами, так заблуждения великих умов распространяют свое вредное влияние на целые поколения, на целые века, растут и развиваются и, наконец, вырождаются в чудовищные нелепости. И все это происходит от того, что, как говорит Беркли, "мало людей мыслят, но все хотят иметь мнение".

Как рассудок имеет только одну функцию – непосредственное познание отношения между причиной и дей- ствием; как созерцание действительного мира, а также всякий ум, всякая смышленость и изобретательность, при всем разнообразии их применения, представляют собою не что иное, как проявление этой простой функции, – так и разум имеет одну функцию – образование понятия. Из этой единственной функции очень легко и сами собой объясняются все те указанные выше явления, которые отличают жизнь человека от жизни животных; и на применение или непри- менение этой функции прямо указывает все, что везде и всегда называлось разумным или неразумным.

 

Лишь только познание, мир как представление, устраняется, не остается вообще ничего другого, кроме чистой воли, слепого порыва. (А. Шопенгауэр)

Для того чтобы она, воля, получила объектность, сделалась представлением, необходимы одновременно как субъект, так и объект; но для того чтобы эта объектность была чистой, совершенной, адекватной объект- ностью воли, необходимы объект как идея, свободный от форм закона основания, а субъект — как чистый субъект познания, свободный от индивидуальности и служения воле. (А. Шопенгауэр)

 

«Если абсолютно бесконечный, объективный разум взять как его понятие, то реальность будет знанием, или интеллигенцией; или если знание взять как понятие, то его реальность будет этим разумом, и реализация знания будет состоять в том, чтобы усвоить разум себе… Разум лишь постольку бесконечная свобода, поскольку он свобода абсолютная, поэтому он предпосылает себя своему знанию и этим себя ограничивает, и в то же время он есть вечное движение, направленное к тому, чтобы снять эту непосредственность, самого себя понимать и быть знанием разума.

Свободный дух… есть по самому своему понятию полное единство субъективного и объективного, формы и содержания, есть, следовательно, абсолютная тотальность и тем самым бесконечен и вечен. Мы познали его как знание разума…

Священным может быть названо только то, что разумно и знает о разумном. Поэтому ни внешняя природа, ни простое ощущение не имеют права на это название.

Непосредственное, не очищенное разумным знанием ощущение всегда связано с определенностью природного, случайного, себе-самому-внешнего бытия, несет на себе признаки распада».  Гегель. Энциклопедия. § 441

 

 

«Государство как действительность субстанциальной воли, которой оно обладает в возведенном в свою все- общность особенном самосознании, есть в себе и для себя разумное. Это субстанциальное единство есть абсолют- ная, неподвижная самоцель, в которой свобода достигает своего высшего права, и эта самоцель обладает высшим пра- вом по отношению к единичным людям, чья высшая обязанность состоит в том, чтобы быть членами государства. 

Если смешивать государство с гражданским обществом и полагать его назначение в обеспечении и защите собственности и личной свободы, то интерес единичных людей как таковых оказывается последней целью, для кото- рой они соединены, а из этого следует также, что в зависимости от своего желания можно быть или не быть членом госу- дарства. Однако на самом деле отношение государства к индивиду совсем иное; поскольку оно есть объективный дух, сам индивид обладает объективностью, истиной и нравственностью лишь постольку, поскольку он член государства. Объ- единение как таковое есть само истинное содержание и цель, и назначение индивидов состоит в том, чтобы вести всеоб- щую жизнь; их дальнейшее особенное удовлетворение, деятельность, характер поведения имеют своей исходной точкой и результатом это  субстанциальное и общезначимое. Разумность, рассматриваемая абстрактно, состоит вообще во взаимопроникающем единстве всеобщности и единичности, а здесь, рассматриваемая конкретно, по своему со- держанию, – в единстве объективной свободы, т. е. всеобщей субстанциальной воли, и субъективной свободы как индивидуального знания и ищущей своих особенных целей воли,  поэтому она по форме состоит в мыслимом, т. е. в определяющем себя всеобщими законами и основоположениями, действовании. Эта идея в себе и для себя – вечное и необходимое бытие духа.

Что же касается того, каково же или каково было историческое происхождение государства вообще, вернее, каждого отдельного государства, его прав и определений, возникло ли оно из патриархальных отношений, из страха или доверия, из корпорации и т. д., как постигалось сознанием и утверждалось в нем то, на чем основаны такие права, как божественное или позитивное право, договор, обычай и т. д., то этот вопрос к самой идее государства не имеет никакого отношения и в качестве явления представляет собой для научного познания, о котором здесь только и идет речь, чисто историческую проблему; что же касается авторитета действительного государства, то поскольку для этого нужны основания, они заимствуются из форм действующего в нем права. Философское  рассмотрение занимается только внутренней стороной всего этого, мыслимым понятием. В области выявления этого понятия заслуга Руссо состоит в том, что он определил в качестве принципа государства тот принцип, который не только по своей форме (например, социальный инстинкт, божественный авторитет), но и по своему содержанию есть мысль, а именно само мышление, воля. Однако…он понимал волю лишь в определенной форме единичной воли…а всеобщую волю – не как в себе и для себя разумное в воле, а только как общее, возникающее из этой единичной воли как сознательной…

В противовес принципу единичной воли следует напомнить об основном понятии, которое  заключается в том, что объективная воля есть в себе в своем понятии разумное, вне зависимости от  того, познается она или не познается единичным человеком, соответствует или не соответствует она его желанию; напомнить, что про- тивоположное, субъективность свободы, знание и воление, –  субъективность свободы, которая одна только утверждается упомянутым принципом Руссо, содержит только один, поэтому односторонний момент идеи разумной воли, которая такова лишь потому, что она есть столько же в себе, как и для себя.

Другой противоположностью мысли, согласно которой государство постигается познанием как для себя разумное, является мнение, принимающее внешние черты явления – случайность нужды, потребность в защите, силу, богатство и т. д. – не за моменты исторического развития, а за субстанцию государства. Здесь принципом позна- ния также служит единичность идивидов, однако даже не мысль этой единичности, а, напротив, эмпирические единичности со стороны их случайных свойств – силы и слабости, богатства и бедности и т. д.  Подобное допущение, совершенно упускает из виду бесконечное в себе и для себя и разумное в государстве и изгоняет  мысль из понимания его внутренней природы…».  Гегель. Философия права.  279-81