KIMNIYEzraEL

   ФИХТЕ1509/05                                                                                                                                                                                                                          22.01.22

Чтобы познать идею абсолютной нравственности, нужно созерцание сделать полностью адекватным понятию, поскольку идея сама есть не что иное, как тождество обоих. Но чтобы быть познанным, это тождество должно мыслиться как адекватность; но в силу того, что в равенстве они разделены друг с другом, они полагаются в различии; одно ‒ в форме всеобщности, другое ‒ в форме особенности.

    Чтобы, таким образом, это тождество стало полным, то, что здесь [было положено] в форме особенности, [должно] теперь, наоборот, полагаться в форме всеобщности, а то, что полагалось в форме всеобщности, теперь должно полагаться в форме особенности.

Однако подлинно всеобщим является созерцание, а подлинно особенным ‒ абсолютное понятие. Следовательно, каждое должно выступить по отношению к другому один раз в форме особенности, второй ‒ в форме всеобщности, один раз созерцание оказывается подведенным (subsumiert) под понятие, другой ‒ понятие под созерцание. Хотя последнее отношение является абсолютным в силу указанного основания, первое столь же абсолютно необходимо, чтобы было полное сходство для познания, поскольку таковое само есть лишь отношение и только некое отношение и, таким образом, в нем не полагается абсолютное сходство созерцания и познания. Здесь идея абсолютной нравственности есть взятие абсолютной реальности обратно внутрь себя как внутрь единства, так что эта рефлексия и это единство есть абсолютная целокупность; ее созерцание ‒ это абсолютный народ; ее понятие ‒ абсолютное бытие индивидуальностей в качестве «одного» (Einssein).

Во-первых, созерцание должно быть подведено под понятие. Благодаря этому абсолютная нравственность выступает как природа, поскольку сама природа есть не что иное, как подведение созерцания под понятие, вследствие чего, таким образом, созерцание, единство остается чем-то внутренним и на поверхность выступает многообразность понятия и его абсолютное движение. Тогда в этом подведении созерцание нравственности, которое есть народ, становится многообразной реальностью, или единичностью, единичным человеком, и вместе с тем абсолютной рефлексией природы внутрь себя, чем-то парящим над единичным, чем-то формальным, ибо формальное как раз и есть единство, которое само по себе не есть абсолютное понятие, или абсолютное движение. И в то же время, так как это единство парит над единичным, оно не порывает с ним, не абстрагируется от него, наоборот, оно наличествует в нем, но скрыто; и в этом противоречии оно являет, что этот внутренний свет не абсолютно слит и един со всеобщим, парящим над ним светом как соответствующим импульсом его (Treibendes), как влечением, стремлением. Или тождество особенного (на стороне которого теперь выступало созерцание) и всеобщего определяется, таким образом, как совершенное объединение или как отношение.

                                               1. АБСОЛЮТНАЯ НРАВСТВЕННОСТЬ КАК ОТНОШЕНИЕ

Здесь, как и раньше, нужно произвести членение. Эта абсолютная нравственность как отношение, или природная нравственность, должна быть рассмотрена в плане подведения понятия под созерцание и созерцания под понятие. В первом случае единство есть всеобщее, внутреннее, во втором – оно противостоит всеобщему, вновь находится в отношении с понятием, или особенным. В обоих случаях нравственность есть влечение, т. е.

а) оно не становится абсолютно единым и абсолютным единством,

β) оно направлено на единичное,

γ) удовлетворяется в этом единичном, это удовлетворение в единичном само есть целокупность; но

ẟ) одновременно выходит за его пределы, но этот выход не есть здесь нечто отрицательное, неопределенное.

Само удовлетворение есть не что иное, как выражение единства понятия и созерцания. Следовательно, оно есть целокупность, живая, но формальная, поскольку сама эта ступень, на которой оно находится, является определенной; следовательно, абсолютная жизнь и парит над ним, и остается чем-то внутренним; но внутренним она остается потому, что не является абсолютным понятием, значит, как внутренняя жизнь не существует в то же время в форме противоположения, внешнего. И именно потому она не является абсолютным созерцанием, что она не существует для субъекта в отношении как таковом, следовательно, ее тождественность также не может быть абсолютной.

                       А. [Первая потенция ‒ потенция природы; подведение понятия под созерцание]

Первая потенция – это природная нравственность как с о з е р ц а н и е; полная неразличенность нравственности, или подчиненность понятия созерцанию; следовательно, собственно природа.

Однако по сути своей нравственное в себе и для себя есть взятие обратно ранее положенного различия, реконструкция; тождественность вырастает из различия, является по своей сути отрицательной; существованию ее в качестве таковой как бы предшествует существование того, что она уничтожает. Таким образом, эта нравственная природность есть также раскрытие, выдвижение всеобщего в противовес особенному, но происходящее так, что само это выдвижение целиком еще остается особенным, – тождественное, абсолютное количество остается полностью скрытым. Это созерцание как полностью погруженное в единичное есть ч у в с т в о; назовем это  п р а к т и ч е с к о й потенцией.

Сущностью ее является то, что чувство (но не то, что называют нравственным чувством) есть всецело единичное и особенное, но в качестве такового как бы разделено, является различием, которое снимается не чем иным, как своим отрицанием, отрицанием разделения субъективного и объективного, само снятие которого есть полное единство и неразличенное тождество.

Чувство отъединения есть потребность; чувство как снятие такового – наслаждение.

Различение как потенция состоит в том, что оно существует в особенном и направлено на единичное и что это – абсолютное чувство; но это чувство, которое направлено на снятие разделения субъективности и объективности, должно само себя представлять как целокупность и в силу этого быть целокупностью потенций.

Это чувство а) подчиняет понятие, b) подчиняется понятию.

       а)

Если чувство предстает перед нами в качестве подчиняющего понятие, то перед нами – формальное понятие чувства. Это в собственном смысле слова его понятие, которое возвышается над ним; [наличным является]

а) снятие всецело абсолютного тождественного, бессознательного, отделение, и это отделение выступает в качестве чувства или потребности;

β) различие в отношении этого отделеиния, но такое различие является отрицательным, а именно – уничтожением отделения (Прим.: вожделение, идеальное назначение объекта); следовательно, уничтожением субъективного и объективного, эмпирического объективного созерцания, согласно которому объект потребности находится вовне, или уси лием и трудом;

γ) уничтожение объекта; или тождество обоих первых моментов; сознательное чувство, т. е. чувство, [которое] исходит из различия,– н а с л а ж д е н и е.

Подчинение чувства понятию, или реальное, расширяющееся в своих измерениях понятие практического чувства, необходимо представляет чувство а) в его измерениях согласно природе формы или понятия, b) но так, что во всем остается целое, чувство, а форма эта оказывается чем-то совершенно внешним для него.

ааа) Практическое чувство, или наслаждение,– несозерцательное, лишенное различия и, значит, неразумное

тождество, чувство, которое тяготеет к абсолютному уничтожению объекта, а также к полному безразличию субъ-

екта, для которого нравственное существует без выделения среднего термина, объединяющего в себе противо-

положности,– не есть, таким образом, рефлексия созерцания внутрь себя самого и, следовательно, не есть познание его в нем же самом.

аа) Потребность здесь есть абсолютная единичность, сосредоточившееся в субъекте чувство, которое всецело

принадлежит природе и постижение многообразности и системы которого сюда не относится. Еда, питье.

ββ) Через это различие непосредственно полагается внутреннее и внешнее, и это внешнее определено прямо в соответствии с определенностью чувства (съедобное, годное для питья). В силу этого это внешнее перестает

быть всеобщим, тождественным, количественным и становится единичным, особенным; субъект, несмотря на

свое единичное бытие в этом чувстве и разорванное отношение, остается в себе иеразличениым, он есть всеобщее,

потенция, субсумирующее (Subsumierende); определенность, которую содержит в этой потенции объект наслаж-

дения, полностью идеальна, или субъективна; прямо противоположное ему; определенность не переходит в объек-

тивность созерцания так, чтобы для субъекта возникло что-то, что ои знает, как идентичность субъективного и

объективного; или, эта идентичность перемещена исключительно в индивидуума; таким образом, объект, когда он

определен чисто идеально, просто уничтожается.

γγ) Это наслаждение, в котором объект определен чисто идеально и полностью уничтожается, является наслаждением чисто чувственным; удовлетворение, которое есть восстановление безразличия и пустоты индивидуума, или его чистой возможности, может быть нравственным, или разумным; наслаждение является чисто отрицательным,

поскольку оно направлено на абсолютную единичность индивидуума и тем самым на уничтожение объективного и всеобщего. Но наслаждение остается практическим по своей сути и отличается от абсолютного чувства самого себя тем, что вырастает из различия и вследствие этого является в нем сознанием объективности объекта.

      b)

Это чувство, выступающее в форме различия, или подведенности под созерцание, в свою очередь также должно

пониматься как целокупность;

αα) как негат. практ. созерцание (труд),

ββ) различие (продукт) и владение,

γγ) орудие.

αα) * Практическое чувство, подведенное под понятие, представляет собой разрозненные моменты целокупности в качестве реальности; эти моменты суть:

а) уничтожение объекта, или созерцания, но как момент, так что это уничтожение заменяется другим созерцанием, или объектом; или – фиксируется чистое тождество, деятельность уничтожения; в ней [уничтожение] абстрагируется, таким образом, от наслаждения, т. е. о нем нет речи; ибо всякая абстракция здесь есть реальность, бытие; объект не уничтожается как объект вообще, а вместо него полагается другой; ибо в этом уничтожепии как абстракции нет объекта, или нет наслаждения. Но это уничтожение есть труд, посредством которого [объект], определяемый через вожделение,– поскольку он является объектом для себя, он не определен через вожделение, есть реально объект для себя,– снимается через вожделение как созерцание; объективно полагается определенность; в труде полагается различие вожделения и наслаждения; последнее задержано и отодвинуто, оно становится идеальным, или отношением, и в этом отношении, выдвигаясь теперь непосредственно через труд, полагается:

1) соотношение субъекта с объектом, или идеальное определение его через вожделение; это – овладение ;

2) затем, реальное уничтожение его формы, ибо остается объективное, или различие, или деятельность самого труда; наконец,

3) уничтожение владения продуктом, или возможность в качестве для себя реального – как через первое соотношение, в соответствии с его материей, так и через второе соотношение, в соответствии с его формой

и оформлением с помощью субъекта — и переход к наслаждению, которое остается целиком идеальным.

_____

* Прим.: «αα — созерцание подводится под понятие; сам процесс труда есть подведение объекта, субъект есть безразличие, субсумирующее; там, где субсумирующим является субъект, господствующим является понятие».

В первой потенции практического чувства владение совсем не присутствует, а овладение так же налично, только как момент, или, скорее, они не являются реальными, не разделены, не зафиксированы. (Здесь совершенно не может быть речи ни о какой правовой основе или стороне владения.)

Овладение есть идеальное этого субсумирования, или покой такового, труд – реальность, или движение, вхождение субсумирующего субъекта в реальность объекта; третье, синтез, есть владение и сохранение, сбережение объекта; в нем налицо определение, идеальное в соответствии с первым моментом, но выступающее в качестве реального в соответствии со вторым.

β)  В  а) продукт уже определен формально – как тождество идеального определения, но в то же время и как объективного, реального, разделенного; однако существенным моментом здесь было тождество, деятельность как таковая и тем самым как внутреннее, которое не выступает на передний план; в объекте она должна выйти на передний план, и эта вторая потенция рассматривает отношение сдерживаемого чувства к сдерживаемой в объекте тенденции к уничтожению, или различие, которое существует между реальностью и собственной природой объекта и между его идеальным становлением в качестве определенного (Bestimmtwerden) и бытием в качестве определенного (Bestimmtsein) благодаря труду; в αα) труд был рассмотрен как идеальное отношение, здесь – как реальное; здесь, собственно, труд подводится под созерцание, ибо объект есть всеобщее в себе; следовательно, там, где он является субсумирующим, единичность субъекта занимает надлежащее ей разумное место; там, где он является понятием в себе, безразличием, он субсумируется.

Труд в αα) всецело механический, ибо единичность, абстракция, чистая каузальность существуют в форме безразличия и являются, следовательно, господствующим, внешним для объекта; ибо тем самым истинной полагается каузальность, поскольку этот субъект есть единичное, абсолютно для себя сущее, следовательно, абсолютное разделение и различие, Напротив, там, где субсумирующим является объект и абсолютное, нет каузальности, ибо он есть для себя безразличие особенного и един с особенным, особенность для него тем самым есть простая внешняя форма, а не внутреннее существо, бытие субъекта.

В силу того что объект является подводящим труд под себя, он выступает в качестве реального в отношении (как прежде был уничтоженным, полагавшимся в качестве простой абстракции объекта), ибо в качестве подводящего он есть тождество всеобщего и особенного, последнего – в абстракции по отношению к субъекту; тем самым труд есть также реальный, или живой труд, и его наполненность жизнью нужно понимать как целокупность, но в каждый данный момент – как собственно живой труд, как особенный объект.

В  а) для субсумирующего живого объекта и живого труда созерцание подведено под понятие, затем понятие под созерцание, а затем тождество обоих.

ααα) Живым объектом, подведенным под понятие, является р а с т е н и е, привязанное к элементу, или к чистому количеству земли, и бесконечно многообразно (через понятие) продуцирующее свою собственную полную индивидуальность и целокупность по отношению к элементу воздуха; каждая часть растения сама есть индивидуум, совершенное растение, оно сохраняет себя по отношению к своей неорганической природе только [благодаря тому], что полностью производит себя в каждой точке соприкосновения, иными словами (начиная со ствола), оно подвержено производству (абсолютному понятию, тому, чтобы быть противоположностью себя самого).

Поскольку оно в такой степени находится под властью элемента, то труд также направлен преимущественно против элемента, и хотя и механически, но он предоставляет ему возможность принудить растение к производству; труд не может иметь ничего (или мало имеет) от специфической жизненности растения; оно является живым благодаря тому, что изменяет только внешнюю форму элемента, не разрушает его химический состав, а эта форма есть неорганическая природа, которая сама существует только в соотношении с живым, предоставляя его самому себе.

βββ) Понятием живого, подведенным под созерцание, является животное; ибо поскольку само это подведение является односторонним, т. е. созерцание в свою очередь не подведено под понятие, постольку жизненность является эмпирически реальной, бесконечно рассеянной и представляющей* себя в разнообразнейших формах; ибо форма, или абсолютное понятие, сама опять-таки не является единством, всеобщностью; значит, оно есть индивидуальность без интеллигенции, не так, как у растения, где всякое единство индивидуума само есть множество таковых, а как безразличие в более широком различии.

* В рукописи: «представленной»

Тем самым труд в случае с животным направлен на его неорганическую природу в меньшей степени, чем на

органическую, так как объективное есть не внешний элемент, а безразличие индивидуальности. Субсумирование

определяется как обуздание особенности животного для известного рода потребления в соответствии с его природой; оно то в большей степени отрицательное, принуждение, то положительное, как в случае доверия животного; то, как и в случае с растением, элементарно для животных, которые определены к уничтожению в процессе еды, чтобы таким образом определено было только их естественное производство.

Если потребление растений очень просто и труд для них должен быть показан как потребность субъекта, т. е. должно быть показано, каким образом он наличен в субъективной форме, то речь в данном случае идет о неорганическом, или в малой степени организованном и индивидуализированном питании, следовательно, не о питании обладающего более высокой степенью различия индивида, человеческого или животного; слабая раздражимость, вялая экспансия (Hinausgehen), уничтожение, которое из-за слабо выраженной индивидуальности растения само является слабым, и затем для удовольствия имеются чувственные наслаждения, которые являются более тонкими, чем уничтожение, так как растение не уничтожается (обоняние, зрение); или потенцией наслаждения растениями, подобной потенцией в случае с животным, является овладение ими; наслаждение имеет отношение к органам чувств, ибо органы чувств суть животная потенция в человеке, индивидуальность чувства, которое в качестве чувства есть индивидуум, но не так, как рука и т. д., а как полноценная организация. Поедание растения выступает как наслаждение, подведение понятия под созерцание ‒ как чувство; напротив, труд, направленный на растение, есть подведение созерцания под понятие. Так, в плане труда подведение растения, овладение им есть подведение понятия под созерцание; с наслаждением ‒ все наоборот, ибо наслаждение посредтвом отдельных органов чувств есть разъединение его.

* В рукописи: «представленной»

  [Прим.: NB. Наслаждение и труд с точки зрения субсумции противоположны.]

Приручение животных, рассмотренное субъективно, это более многообразная потребность; однако, в силу того что они являются средством, они еще пе могут стать здесь предметом размышления, ибо такое приручение не было бы подведением понятия под созерцание, учетом живого труда; последний есть ассоциирование животных во имя движения и силы, и радость от ее увеличения составляет прежде всего основу того внимания, которое обращено сюда.

γγγ) Абсолютное тождество обеих потенций заключается в том, что понятие первой едино с тождеством второй, или является абсолютным понятием, интеллигенцией. Труд, подведенный под это созерцание, является односторонним подведением постольку, поскольку посредством него снимается само это подведение; он является целокупностью также и в силу того, что здесь одновременно полагается раздельное подведение первой и второй потенций; человек есть потенция, всеобщность для другого, но и другой также; и таким образом его реальность, его собственное бытие производит в нем действие, направленное на включение его в безразличие, и он здесь выступает как всеобщее по отношению к первому; о б р а з о в а н и е (Bildung) есть это абсолютное чередование в абсолютном понятии, где каждый субъект является одновременно и всеобщим, делает свою собственность непосредственно всеобщностью и в чередовании, во временном полагании себя как потенции, полагает себя как всеобщее и тем самым непосредственно в нем обретает по отношению к себе потенциальность и всеобщность и таким образом сам становится особенным. Идеальное определение другого является объективным, но так, что эта объективность полагается непосредственно и субъективно и становится причиной; ибо для того чтобы что-то было для другого потенцией, оно должно быть не только всеобщностью и безразличием по отношению к нему, но и положенным, сущим для себя, или подлинно абсолютно всеобщим; и это – наивысшая интеллигенция; если подходить к рассмотрению всеобщего так же, как мы подходили к рассмотрению особенного, то оба они являются непосредственно и абсолютно одинаковыми, тогда как растение и животное требуют разного подхода.

То, что человек есть тождество обеих этих потенций, выражается в понятии их отношения, но как целокупность оно само существует в форме трех потенций.

1) Как чувство, или как чистое тождество; в соответствии с этим объект определяется как что-то, чего вожделеют; но здесь живое не должно определяться через обработку; оно должно быть абсолютно живым, его реальность, его [бытие] для самого себя должно быть определено просто как то, чего вожделеют; т. е. посредством природы это отношение вожделения является вполне объективным, одно существует в форме безразличия, другое ‒ в форме бытия особенного; эта высшая органическая полярность в совершеннейшей индивидуальности каждого полюса есть высшее единство, которое может произвести природа; помимо этого, оно просто не в состоянии сделать так, чтобы различие было не реальным, а абсолютно идеальным; роды существуют только в отношении, один всеобщий, другой особенный; они не являются абсолютно равными; значит, и их бытие в качестве «одного» существует не по модусу абсолютного понятия, а потому что оно есть совершенное, лишенное различия чувство. Уничтожение собственной формы является взаимным, но не абсолютно равным; каждый род созерцается в другом, одновременно и как чужой, и это есть любовь.

Непостижимость этого самобытия в чужом является поэтому принадлежностью природы, не нравственности; ибо последняя существует в соотношении с различенным, абсолютным равенством обоих, ‒ в соотношении с бытием «одного», абсолютным бытием «одного» посредством идеальности; но для идеальности природы остается характерным неравенство и потому вожделение, в котором одно определяется как субъективное, другое как объективное.

2) Это же живое отношение ‒ в нем созерцание подведено под понятие, ‒ в качестве определенности противоположений является идеальным; но во имя господства понятия сохраняется различие, но без вожделения; или

определенность противоположений является поверхностной, не природной, реальной, и практическое хотя и направлено на снятие этой определенности противоположений, но не в чувстве, а так, что она становится созерцанием самой себя в некоем чуждом, и, таким образом, завершает противостоящей совершенной индивидуальностью, в силу чего снимается бытие природы в качестве «одного». Таково отношение родителей и детей, абсолютное бытие обоих в качестве «одного» разрывается непосредственно в отношении; ребенок есть субъективный человек, но так, что эта особенность является идеальной, внешнее есть лишь форма. Родители суть всеобщее, и труд природы направлен на снятие этого отношения, так же как труд родителей, которые во все большей степени снимают внешнюю отрицательность ребенка и благодаря этому же полагают более значительную внутреннюю отрицательность и тем самым более высокую индивидуальность.

3) Но целокупность труда есть совершенная индивидуальность и тем самым равенство противоположений, в котором отношение полагается и снимается, происходит во времени, являя все мгновения, и, согласно сказанному выше, обращается в противоположное; всеобщее взаимодействие и образование людей; их абсолютное равенство находится здесь также во внутреннем, и, согласно совокупной потенции, в которой мы существуем, отношение является устойчивым только в единичном. Признание, которое является взаимным, или высшая индивидуальность и внешнее различие. Оно распадается здесь, в этих потенциях, от первой к третьей, иными словами, объединение чувства снимается; однако тем же самым снимается также и вожделение и соответствующая ему потребность, и каждое есть одинаковое, самостоятельное существо. То, что существует также и отношение такой любви и чувства, есть внешняя форма, которая не касается его существа, или всеобщности, в которой они пребывают.

       с)

Обе первые потенции являются относительными тождествами; абсолютное тождество есть нечто субъективное,

существует вне их; но так как данная потенция сама есть целокупность, то выступить вперед и быть реальным должно разумное как таковое, которое в представлении о формальной потенции оставалось скрытым. Это разумное как раз и является тем, что входит в средний термин и содержит в себе что-то от природы субъективного и объективного, или есть посредничающее для обоих. Этот средний термин также существует в форме трех потенций.

аа) Понятие подведено под созерцание; оно всецело принадлежит природе в силу того, что различие, согласно которому существует интеллигентное, не налично в нем ни в качестве подведения созерцания под понятие и, следовательно, абсолютного безразличия, ни в соответствии с природностью, которая имеет место в формальных потенциях, которые не могут освободиться от различия. В то же время этот средний термин является не формальным тождеством, которое до сих пор имело место в качестве чувства, а реальным абсолютным тождеством, реальным абсолютным чувством, которое, будучи во всей этой сфере реальности для себя абсолютным средним термином, существует как индивидуум. Таким средним термином является ребенок; здесь налицо высшее индивидуальное природное чувство, чувство такой целокупности живых полов, когда они существуют в этом чувстве целиком, так что оно, таким образом, является абсолютно реальным и само для себя ‒ индивидуализированным и реализованным. Если чувство реализуется в виде абсолютного безразличия природных существ, то это безразличие таково, что в нем нет никакой односторонности и не испытывается никакого недостатка в каком-либо определенном условии; единство полов является поэтому непосредственно реализованным, и поскольку они по самой природе являются реализованными и разделенными, не могут снять своей индивидуальности, то реальность их единства также есть собственное, реальное существо, индивидуум; в этом совершенном индивидуализированном и реализованном чувстве родители созерцают свое единство как реальность, они суть само это единство, и оно есть их рожденное очевидное тождество и средний термин; реальная разумность природы, в которой полностью поглощено различие полов и оба пребывают в абсолютном единстве; живая субстанция.

ββ) Созерцание, подведенное под понятие, является в различии средним термином, или оно есть лишь форма, в которой существует реальный средний термин, субстанция же есть мертвая материя; средний термин как таковой является совершенно внешним в отношении различия понятия; внутреннее есть чистое, пустое количество. Этот средний термин есть орудие. Поскольку господствующим в нем является форма, или понятие, он вырван из природы, которой принадлежит средний термин половой любви, и существует в идеальности как принадлежащий понятию, или как абсолютная реальность, которая налична согласно существу понятия. В понятии тождество является ненаполненно пустым, уничтожая себя, оно обнаруживает лишь крайние термины.Уничтожение здесь сдерживается, пустота является реальной, и крайние термины равным образом фиксированы. С одной стороны, орудие является субъективным, находится во власти трудящегося субъекта и всецело определяется через него же, с его помощью изготовляется и обрабатывается; с другой стороны, оно является объективно направленным на предмет труда. Посредством этого среднего термина субъект снимает непосредственность акта уничтожения; ибо труд как уничтожение созерцания есть также уничтожение положенного в нем субъекта, отрицание, чистая количественность; рука и дух тупеют в нем, т. е. сами они приобретают характер отрицательного и бесформенного; и в то же время (поскольку отрицательное, различие, двойственно) труд есть просто единичное, субъективное. В виде орудия субъект создает средний термин между собой и объектом, и этот средний термин есть реальная разумность труда; ибо, чтобы труд и обрабатываемый объект сами были в какойто мере средством, существует некая формальная срединность (Mittelheit), между тем как то, для чего они существуют, находится вне их; таким образом, соотношение субъективного и объективного является совершенно разорванным, сохраняющимся только внутри субъективного, в мысли интеллигенции. В орудии субъект отделяет от себя свое состояние безразличия, а также и объективность; нечто другое он предоставляет уничтожению и перекладывает на орудие субъективную сторону уничтожения; в то же время его труд перестает быть чем-то единичным; субъективность труда возвышается в орудии до всеобщего; каждый может делать его подобие и также трудиться; в этом отношении оно является неизменной принадлежностью труда.

В силу этой разумности орудия оно выступает в качестве среднего термина, стоит выше как процесса труда, так и обрабатываемого (для наслаждения, о чем здесь и идет речь) объекта, а также наслаждения, или цели; и в силу же этого все народы, находящиеся на стадии природной потенции, так почитают орудие труда, и у Гомера мы находим огромнейшее внимание к нему и осознание его значимости.

γγ) Орудие подвластно понятию и поэтому принадлежит различенной, или механической, работе; ребенок есть средний термин как абсолютно чистое, простое созерцание. Но целокупность обоих также должна обладать этой простотой и в то же время тождеством понятия; или в ребенке идеальность крайних терминов орудия должна перейти в его субстанциальное существо, в орудии через это же идеальность должна перейти в мертвое внутреннее, и должна исчезнуть реальность крайних терминов; орудие должно быть средним термином, каковой является полностью идеальным. В качестве абсолютной идеальности существует только абсолютное понятие, или интеллигенция; средний термин должен быть интеллигентным, но он не должен быть ни индивидуализированным, ни субъективным; например, без конца исчезающее и представляющее себя явление; легкое эфирное тело,которое пропадает, как только образуется; не субъективная интеллигенция, не акциденция ее, а сама разумность, как реальное, но так, что сама эта реальность является идеальной и бесконечной и непосредственно в своем бытии также своей противоположностью, а именно небытием; таким образом, эфирное тело, которое представляет крайние термины, является реальным в плане понятия; но чтобы сохранилось существо тела, его идеальность должна непосредственно сойти на нет – и налицо проявление в нем этой непосредственной связанности друг с другом появления и умирания. Такой средний термин полностью интеллигентен, он субъективен, существует в индивидах интеллигенции, но в своей телесности вообще объективен, и то субъективное бытие [ради] непосредственности природы этого существа дано непосредственно как объективность.

Этот идеализированный разумный средний термин есть речь, орудие разума, дитя интеллигентного существа. Субстанция речи подобна ребенку, самая неопределенная, самая чистая, самая отрицательная и в высшей степени бесполая, и во имя своей абсолютной нежности и прозрачности способна на все формы; ее реальность полностью поглощена идеальностью, и в то же время она индивидуализирована; она имеет форму, или реальность, она есть субъект, для себя сущее; этим она должна отличаться от формального понятия, для которого речью является объективность как таковая; но эта объективность есть только абстракция, ибо, с другой стороны, реальность объекта субъективна в качестве объекта, который субъективен; объективность сама не является абсолютной субъективностью.

Целокупность речи в форме потенций

1) природы, или внутреннего тождества; бессознательное принятие (Annehmen) тела, которое умирает сразу же, как появляется, но которое есть единичное, только имеет форму объективности, не несет себя в себе и на себе самом, а является в чужой реальности и субстанции. Жест, мимика и целокупность таковых, возбуждение глаза не есть неизменная объективность, или абстракция таковых, а есть нечто улетучивающееся, акциденция, подвижная идеальная игра; но только эта идеальность является игрой в чем-то другом, которое есть субъект, субстанция таковой; игра выражает себя как ощущение и совершается в ощущении, иными словами, она существует в форме чистого тождества, хотя и артикулированного, изменчивого ощущения, но в каждый данный момент она является целым, без идеальности

своего объективного и без собственной телесности, к которой не может выйти природа.

2) Созерцание речи подводится под понятие, следовательно, она имеет собственное тело – ее идеальная природа положена в понятии, и оно есть нечто фиксированное, ее носитель; это тело есть внешняя материя, которая, однако, как таковая полностью уничтоженная в своей субстанциализированной внутренней сущности и для-себя-бытии, лишена смысла и является идеальной; но поскольку понятие является господствующим, это тело есть нечто мертвое, что не уничтожается в себе без конца, но что уничтожено в нем в различии лишь внешним для него образом. Так, его двойственное бытие тоже есть внешность, оно не выражает ничего, кроме соотношения с субъектом и объектом, идеальным средним термином которых оно является; но связь эту оно проясняет через некое субъективное, находящееся вне его, но примысливающее его существо (Hindenkendes). Посредством себя оно выражает эту связь отрицательно, через свою уничтоженность в качестве субъекта, или через лишенность собственного смысла, через свою внутреннюю бессмысленность таким образом, что оно является средним термином, поскольку оно есть вещь, определенность для себя и в то же время не является для себя совершенно ничем, никакой вещью; оно есть непосредственная противоположность самому себе реализованными быть для себя и решительно не для себя, но чем-то другим; следовательно, абсолютное понятие является здесь реальным и объективным.

Телесный знак; это идеальность орудия, подобно тому как мимика ‒ идеальность ребенка; а поскольку производство орудия более разумно, чем производство ребенка, то телесный знак является более разумным, чем жест.

Так как знак соответствует понятию, он не выражает никакого образа (Gestalt), в качестве которого существует включенное в безразличие абсолютное понятие; но поскольку он выражает только понятие, он привязан к формальному, всеобщему, подобно тому как мимика и жест являются субъективным языком, телесный знак ‒

объективным; как первый неразрывен с субъектом и не становится свободным, так последний остается чем-то

объективным и не несет непосредственно в себе своего субъективного познания; поэтому знак также прикреплен к объекту и выражает в нем,‒ но свободно от него, так что не остается определенностью его, а только присоединенным к нему и случайным для него,‒ именно через случайность связи соотношение с чем-то субъективным, которое, однако, представлено совершенно непосредственно и может быть лишь примыслено (hinzugedacht); поэтому он выражает также соотношение обладания объекта субъектом.

3) Звуковая речь объединяет объективность телесного знака и субъективность жеста, артикуляцию последнего с бытием-для-себя первого; она есть средний термин интеллигенции, логос, связь обоих с помощью разума. Абстрактная объективность, которая есть немое признание, приобретает в ней собственное, независимое, для себя, но согласно понятию сущее тело, которое именно непосредственно уничтожает само себя; посредством звуковой речи внутреннее непосредственно выступает в своей определенности, и индивидуум, интеллигенция, абсолютное понятие, представляет себя в ней непосредственно как чистое единичное и фиксированное; или она есть телесность абсолютной единичности, посредством которой артикулируется и закрепляется вся неопределенность, и через эту-то телесность непосредственно закрепляется абсолютное признание.

В звоне металла, журчанье воды, шуме ветра нет ничего от превращения себя из внутреннего, из абсолютной субъективности, в свою противоположность ‒ они возникают посредством движения извне. Голос животного

исходит из его точечности, или из его понятийного бытия, но принадлежит, как целое животного, ощущению;

большинство зверей кричит в случае смертельной опасности, и это ‒ всего лишь изъявление субъективности, нечто формальное, высшая степень артикуляции которого в пении птиц происходит не из интеллигенции, не из

предшествующего превращения природы в нечто субъективное. У животного нет той абсолютной интимности

(Einsamkeit), в которой природа существует внутри интеллигенции, оно не рефлектирует ее в себя, и его голос рожден не целокупностью, которая имеется в этой интимности, но является чем-то пустым, лишенным целокупности, формальным.

Телесность же речи представляет собой целокупность, завершенную в индивидуальности; это — абсолютное внедрение в абсолютную точку индивидуума, идеальность которого развертывается внутри в систему. Телесная речь

есть наивысший расцвет первой потенции, но здесь она рассматривается не в соответствии со своим содержанием, а формально, как абстракция высшей разумности и форма (Gestalt) единичности; но в качестве этой чистой речи она не выходит за пределы единичности.

Отрицательная сторона этой потенции ‒ нужда, естественная смерть; насилие и разрушение, производимые природой, а также людьми в отношении друг друга, или отношение к органической природе; но отношение природное.

                                        В. Вторая потенция ‒ потенция бесконечности, идеальности, 

                                                  рассматриваемая в плане формального, или отношения.

Эта потенция есть подведение созерцания под понятие, или выдвижение на передний план идеального и обретение через это определенности особенным и единичным; здесь налицо каузальность, но в качестве чисто идеального; ибо эта потенция сама является формальной; идеальным является лишь абстракция идеального; здесь еще нет речи о том, что идеальное как таковое конституирует для себя и становится целокупностью; как в предыдущей потенции господствующим является единичное, так здесь ‒ всеобщее; в первой всеобщее остается скрытым, «внутренним», и сама речь рассматривается там лишь как единичное, в ее абстракции.

В этом отношении субсумции единичность непосредственно снимается; она становится всеобщим, которое просто соотносится с другим. Но помимо этого формального понятия живое природное соотношение также становится фиксированным отношением, которым оно прежде не было; над ним также должна витать всеобщность и подчинять его. Любовь, ребенок, образование, орудие, речь являются объективными и всеобщими соотношениями, отношениями, но природными, неподчиненными, случайными, даже не включенными во всеобщность; всеобщность не является ни выходящей к ним и исходящей из них самих, ни противополагаемой им.

Если эту субсумирующую всеобщность рассмотреть со стороны особенности, то в этой потенции не будет ничего, что не соотносилось бы с другими интеллигенциями, не полагая между ними сходства; иными словами, существует всеобщность, которая проявляется в них таким образом.

                                                          а) [Подведение понятия под созерцание]

Это отношение противоположного всеобщего к особенному, как оно проявляется в особенном, или подведение

последнего под созерцание; всеобщее, господствуя само в единичном и особенном, соотносится только с этим

единичным; или единичное есть первое, над чем не встает идеальное и что не подчиняет идеальному многообразие особенного. Оно существует в чисто практическом, реальном, механическом отношении труда и владения.

1) Особенное, в котором полагается всеобщее, становится через это идеальным, и эта идеальность является распределением всеобщего; в соответствии с определенностью не уничтожается вообще весь объект, но труд, который направлен на предмет как целое, распределяется в себе самом и становится единичным видом труда; и этот единичный вид труда именно через это становится более механическим, поскольку вытекающее из него многооразие, а следовательно, и он сам, становится более всеобщим, более чуждым целостности. Этот вид труда, который распределяется таким образом, предполагает в то же время, что прочие потребности, поскольку ради них также должен быть совершен труд, поддерживаются иным способом ‒ через труд других людей. Но непосредственно в этой тупости механического труда лежит возможность полностью отделиться от него; поскольку труд является всецело количественным, лишенным многообразия,‒ т. е. субсумирование его в интеллигенции снимается,‒ то абсолютно внешнее, вещь, может употребляться через ее равенство себе и также в направленном на нее труде как ее движение. Все дело только в том, чтобы найти и для нее мертвый принцип движения, дифференцирующуюся силу природы, такую, как движение воды, ветра, пара и т. д., и орудие перейдет в машину, тогда как беспокойство субъективного, понятия, само будет положено вне субъекта.

2) Продукт труда определяется здесь так же, как определяется субъект и его труд. Для субъекта он является разделенным и потому чистым количеством; так как он* не находится в отношении с целокупностью потребностей, а превосходит ее, он есть количество вообще и существует в абстракции. Так, владение потеряло свое значение для практического чувства субъекта, оно не является больше для него потребностью, а является избытком; его соотношение с потреблением является в силу этого всеобщим, и, поскольку эта всеобщность мыслится в ее реальности, это – соотношение с потреблением другого. Так как абстракция потребности вообще существует для себя в соотношении с субъектом, то она есть всеобщая возможность потребления, но не определенного, которое она выражает, ибо оно оторвано от субъекта. (* Прим.: «его количество»).

3) Субъект является [не] просто определенным в качестве владеющего, а принявшим форму всеобщности; он выступает в качестве единичного, в соотношении с другим, отрицательного вообще, в качестве признанного обладателя, ибо признание есть обособленность, отрицание, которое как таковое остается фиксированным, но, идеально существуя в других, есть лишь абстракция идеальности; но не идеальности в них самих. Владение в этом плане есть с о б с т в е н н о с т ь; абстракция же всеобщности в нем есть п р а в о (было бы наивно все существующее в форме этой абстракции рассматривать как право; оно есть нечто совершенно формальное:

а) бесконечно в своем многообразии и лишено целокупности;

β) существует без всякого содержания, в себе).

Индивидуум является собственником, юридическим владельцем не в абсолютном смысле, в себе и для себя; его личность, или абстракция его единства и единичности, есть лишь абстракция, порождение мысли. Индивидуум не является также индивидуальностью, в которой находится право и собственность, ибо она есть абсолютное тождество, или даже абстракция; он же существует только в относительном тождестве владения, поскольку это относительное тождество имеет форму всеобщего. Право на собственность есть право на право. Право собственности есть сторона, абстракция собственности, в соответствии с которой оно является правом, для которого другое остается особенным, владением.

О т р и ц а т е л ь н о е этой потенции состоит в направленности свободы против всеобщего; или, отрицательное, поскольку оно конституирует себя положительно и полагается в различии по отношению к всеобщему, следовательно, в соотношении с ним, не есть отсутствие и сокрытие различия; с учетом последнего, не получившего раньше развития обстоятельства, предыдущие потенции могли бы рассматриваться как «отрицательное» их самих.

Механически отрицательное, ‒ а оно противоречит, не соответствует определенной субъектом особенности, ‒ сюда не относится; оно не имеет никакого отношения к рассматриваемой здесь определенности, поскольку последняя является практической, а этот подход принадлежит всецело природе. Отрицательное принимается здесь во внимание лишь постольку, поскольку оно противоречит всеобщему как таковому и в качестве единичности отрицает его и абстрагируется от него, а не потому, что единичность действительно уничтожает его форму, ибо в ней отрицательное полагает всеобщее как истинно идеальное, и себя как «одно» с ним, даже если оно не может его уничтожить, не может объединить себя с ним, а существует с ним в различии. Отрицательное, следовательно, состоит в непризнании собственности, в снятии таковой; но собственность здесь сама не положена как необходимая, не соотносится с потреблением и наслаждением субъекта; материя, поскольку она полагается как всеобщее, есть, следовательно, само это всеобщее как отрицательное; соотношение субъекта и материи само определяется как лишь возможное. Отрицание, таким образом, может относиться лишь к этой форме или к материи, но не самой, а выступающей как всеобщее; избыток, то, что уже для себя никак не соотносится с потребностью, снимается, становится тем, что было определено к выходу из соотношения с владением. Соответствует это снятие, отрицание, определению или нет, должно быть установлено из следующей потенции.

                                                        b)  [Подведение созерцания под понятие]

Здесь полагается отношение субъекта к его избыточному труду, который в этом соотношении с субъектом является идеальным, не имеет никакого реального соотношения с наслаждением. Но в то же время это соотношение выступает как всеобщее, или как чистая абстракция, или бесконечное, владение, которое в праве выступает как собственность. Но, согласно его природе, то, что становится владением, имеет только реальное отношение к субъекту, вплоть до уничтожения этого владения, и прежде идеальное соотношение владения и субъекта должно теперь стать реальным. Бесконечное в качестве положительного этой потенции вообще есть нечто постоянное и должно оставаться таковым, а именно оно есть право; так же и идеальное соотношение владения, но оно все же должно реализоваться. Вообще потенция в целом – это потенция различия, данное измерение есть тоже различие; следовательно, различие различия; раньше – покоящееся, здесь – приведенное в движение;

[в] понятии различие, определяющее отношение субъекта к субъекту, положено как лишь возможное. Через новое различие снимается соотношение субъекта с его трудом, но в силу того, что бесконечность, право как таковое должны остаться, на место этого идеального отношения, характеризующего избыток, приходит, по понятию, противоположное, реальное соотношение с потреблением и потребностью; разделение выявляется сильнее, но именно поэтому оно является также и влечением к объединению, подобно тому как в магните его полюсы разделены так, что у них нет влечения друг к другу, они даже расколоты, а их тождество снято; электричество, более сильное разделение, реальная противоположность есть влечение к объединению. То, что здесь снимается,– это бытие в качестве одного с объектом, снимается оно через собственный труд, индивидуализированное определение этого бытия (магнетизм); а то, что приходит вместо него,– это реальное различие, бытие, в котором снято (Aufgehobensein) тождество субъекта и объекта; и через это – реальное уничтожение противоположностей, или различие, которое относится к потребности.

В этой совокупной потенции («а» и «b») пронизывающая все идеальность только еще берет начало, как и истинные потенции практической интеллигенции; благодаря избыточному труду она перестает в потребности и труде

принадлежать потребности и труду. Отношение к добытому для потребности и пользования объекту, которое здесь полагается, а именно такое, которое эта потенция сама не создает для своего пользования, в котором она уничтожает свой собственный труд,– это отношение есть начало правового, формально нравственного наслаждения и владения.

Абсолютное, неистребимое в потенции есть абсолютное понятие, само бесконечное, право; при покое – заключающееся в своей противоположности и поэтому спрятанное внутри и скрытое; в движении – акциденция, снимающая себя через акциденцию, проходящая через ничто, следовательно, выступающее вперед, противостоящее право, каузальность.

Эта чистая бесконечность права, его неразделенность, отраженная в вещи, в самом особенном, есть его равенство с другим, а абстракция этого равенства одной вещи с другой, конкретное единство и право есть с т о и м о с т ь ; более того, сама стоимость есть равенство как абстракция, идеальная мера; находимая же в действительности, эмпирическая мера ‒ ц е н а. 

В результате снятия индивидуального отношения остается

а) право,

β) право, являющееся в определенных вещах в форме равенства, или стоимость;

γ) но индивидуально соотносящийся объект утрачивает это отношение и

δ) на его место приходит соотносящееся с вожделением, реально «определенное»,

[а)] Внутренним существом этого реального перевертывания отношения является, как показано, неизменяющееся понятие; но таковое реально в интеллигенциях, и именно испытывающих нужду, которые в то же время соотносятся с избытком и неудовлетворенной потребностью; каждая производит превращение индивидуального, соотносимого идеально-объективно, в субъективное, соотносимое с потребностью. Таковое есть обмен; реализация идеального отношения. Собственность выступает в реальности через множество состоящих в обмене лиц как взаимно признающих друг друга; стоимость выступает в реальности вещей; в каждой из них как избыток; понятие выступает как движущееся, уничтожающее себя в своей противоположности, включающее другое противоположное вместо того, которым обладало до этого; а именно непременно так, что прежнее идеальное теперь является реальным, ибо первая потенция есть потенция созерцания, а последняя – потенция понятия; идеальная потенция, которая, согласно природе, является первой, есть «идеальное» в практическом, до наслаждения,

[β)] По своему внешнему виду перевертывание отношения является двукратным, или, точнее, повторением самого

себя; ибо всеобщий объект, избыток, а затем и «особенное» потребности, по материи, есть объект, а две его формы необходимо являются повторением такового.

Однако понятие, существо составляет само превращение, и так как его «абсолютное» – это тождество противоположностей, то встает вопрос, как это чистое тождество, бесконечность как таковую представить в реальности.

Переход в обмене есть многообразный, разделенный, расчлененный ряд единичных моментов целого, в какой-то момент, в некоем данном настоящем благодаря одновременной передаче владения обеих сторон он может быть переходом к другому моменту; но если объект многообразный, то и переход, таким образом, является таким же, а требуемая противоположность в свою очередь – многообразной противоположностью, и в то же время  противоположности нет, пока объект является целым, нет ни вначале, ни в простом продолжении, иными словами, она существует только как скачок. Благодаря этому сам обмен становится чем-то неизвестным из-за этих эмпирических состояний, которые выступают как постепенность и с п о л н е н и я (Leisten), перенесения всей произведенной работы (Leistung) на более поздний срок и т. д.; в явлении отсутствует момент, наличествование.

То, что произведенная работа является чем-то внутренним, то, что она предполагает истинность, есть нечто совершенно формальное; ибо речь идет также о том, что обмена не происходит, перемещение, переход, не реализуется, и неизвестность покоится на многообразии и расхождении, на возможности абстракции от этого, или на свободе.

(Третий аспект этой второй потенции «b». [γ)] Снимается неразумность, или противоположность пустой возможности и свободы, по отношению к действительности и явлению; или вперед должна точно так же выступить внутренняя сущность интеллигенций, которые обмениваются; эта свобода должна стать равной необходимости, так чтобы переход был лишен эмпирических случайностей обмена и был положен его средний термин, тождество как нечто необходимое и устойчивое. Природа и форма обмена сохраняются, но он включается в количество и всеобщность.

Это превращение обмена есть д о г о в о р . В нем момент абсолютной наличности, который существует в чистом обмене, учреждается в качестве разумного среднего члена, который не только допускает эмпирические явления обмена, но ради целокупности требует их как необходимого различия, которое в договоре отсутствует.

Через необходимость, которую переход сохраняет в договоре, эмпирическое расхождение в явлении работы, произведенной обеими сторонами, становится единством, равнодушным к наличности и чем-то случайным, которое ничем не вредит надежности целого; это похоже на то, как если бы сама работа уже совершилась; право отдельного лица на его вещь переносится уже на другое лицо, сам переход может рассматриваться как совершившийся; внешнее явление, поскольку переход еще не осуществлен, не представил себя в эмпирической реальности, всецело эмпирично и случайно или, более того, уничтожено, следовательно, собственность совершенно лишена внешнего соотношения, через которое она не только обозначается как владение, но еще и является владением для того, кто уже произвел передачу,

[δ)] Следовательно, превращая переход из реального в идеальный, но так, чтобы этот идеальный переход был действительно необходимым, договор, чтобы быть таковым, сам должен обладать абсолютной реальностью; итак, должна существовать идеальность, или всеобщность, которую содержит в себе момент наличности. Но сама реальность лежит вне сферы этой формальной потенции. То, что идеальность как таковая и одновременно как реальность вообще не может быть ничем иным, кроме духа, который, представляя себя как существующее, в коем договаривающиеся уничтожаются в качестве отдельных лиц, есть субсумирующее их, всеобщее, абсолютно объективное существо и

связующий средний термин договора, – это оказывается весьма формальным. Через наличие в договоре абсолютного бытия в качестве «одного» свобода и возможность в отношении к членам перехода снимаются; бытие в качестве «одного» не есть нечто внутреннее, сокровенное, в котором индивидуум подводит под себя тождество, но перед лицом абсолютно всеобщего индивидуум является подведенным. Таким образом, его произвол и своенравие исключаются, поскольку в договоре он апеллирует к этой абсолютной всеобщности. Но если вся ее сила и уходит в договор, это происходит все же лишь формально. Определенности, которые скрепляются с ее помощью и подводятся под нее, являются и остаются определенностями; они полагаются всегда лишь эмпирически в качестве той или этой или какой бы то ни было, но они устойчивы; они рассматриваются как единичность индивидов или вещей, по поводу которых заключается договор. В силу этого истинная реальность не может относиться к рассматриваемой потенции, ибо непременной стороной реальности здесь является существующая для себя конечность, которая не должна быть уничтожена в идеальности, вследствие чего невозможно, чтобы реальность была истинной и абсолютной.

                                                             С)  [Потенция безразличия «а» и «b»]

Третья потенция – это безразличие предыдущих потенций; отношение обмена и признания владения. Тем самым собственность, которая до сих пор соотносилась с единичным, становится здесь целокупностью, но постоянно внутри самой единичности, или второе отношение включается во всеобщность, в понятие первого.

а) Реальное тождество, или отношение.

Избыток, положенный в безразличие как всеобщее и возможность всех потребностей, есть д е н ь г и , так же как труд, который создает избыток и в то же время механически однообразно создает возможность всеобщего обмена и приобретения всех необходимых вещей. Подобно тому как деньги суть всеобщее, абстракция этих необходимых вещей, опосредуют их все, т о р г о в л я полагает это посредничество в качестве деятельности, которая обменивает излишек на излишек.

β) Но созерцание этой целокупности, однако целокупности как единичности, есть индивидуум как безразличие всех определенностей и как то, каким образом он представляет себя как такового в качестве целокупности.

1) Формально, в простоте, или созерцании, индивидуум является безразличием всех определенностей и как таковой – формально ж и в ы м и признается в качестве такового; подобно тому как прежде только в качестве владеющего единичной вещью, так теперь в качестве для себя сущего в целом; но поскольку индивидуум как таковой просто-напросто един с жизнью, а не только находится в отношении с нею, то о жизни в отличие от других вещей, с которыми он лишь находится в отношении, нельзя сказать, что индивидуум владеет ею; это имело бы смысл лишь постольку, поскольку индивидуум являлся не таковым, а абсолютной целой системой и поскольку, следовательно, его единичность, жизнь, как некая вещь, полагалась в качестве чего-то особенного. Признание этой формальной жизненности, как и признание и эмпирическое созерцание вообще, есть формальная идеальность; жизнь есть высшее безразличие единичного, но в то же время она есть лишь нечто формальное, поскольку представляет собой пустое единство единичных определенностей; тем самым здесь не полагается никакой целокупности и целостности, воссоздающейся из различия. Будучи чем-то абсолютно формальным, жизнь именно поэтому является также абсолютной субъективностью, или абсолютным понятием, и индивидуум, рассматриваемый среди этих абсолютных абстракций, есть лицо. Жизнь индивидуума есть высшая степень абстракции его созерцания, но лицо ‒ чистое понятие такового, а именно это понятие есть само абсолютное понятие.

В этом признании жизни, или в мышлении другого в качестве абсолютного понятия, оно может существовать как свободное существо, как возможность, противоположность себя самого в соотнесении с некой определенностью; и в единичном как таковом нет ничего, что не могло бы быть рассмотрено как определенность; таким образом, в этой свободе одинаково полагаются и возможность непризнания, и возможность несвободы. Так же и все вещи, через их понятие, могут быть возможностью, противоположностью себя самих; однако они существуют в абсолютной определенности или являются более низшими потенциями необходимости; не в безразличии всех, а в абсолютном различии одной по отношению к другим; но интеллигенция, или жизнь человека, есть безразличие всех определенностей.

Это формальное, безотносительное признание, признание в отношении и в различии, или согласно понятию.

В нем живой индивидуум противостоит живому индивидууму, но обладая неравной жизненной мощью; таким образом, один является силой, или потенцией, для другого; он является безразличием, в то время как другой находится в различии; следовательно, первый относится ко второму как причина; в качестве его безразличия он является его жизнью, его душой или духом.

Большая сила или слабость есть не что иное, как то, что один понимается в различии, фиксированным и определенным каким-либо образом, в то время как другой не является таковым, но свободен; безразличие несвободного есть его внутреннее, формальное, невыделенное, то, что уничтожает различие; но оно должно существовать для него самого; оно есть его скрытое внутреннее, и в силу этого он созерцает его как свою противоположность, а именно как внешнее; и тождество является относительным, оно не является ни абсолютным тождеством, ни средним термином. Это отношение – то, что существует безразличный и свободный, сильный индивидуум, противостоящий различию,– есть отношение  г о с п о д с т ва  и  р а б с т в а.

Это отношение полагается непосредственно и абсолютно вместе с неравенством жизненной силы; здесь нечего и думать ни о каком праве, ни о каком необходимом равенстве. Равенство есть не что иное, как абстракция, формальная мысль о жизни, о первой потенции, мысль, которая чисто идеальна, лишена реальности. Напротив, в реальности полагается неравенство жизни, и тем самым отношение [господства] и рабства, ибо в реальности существует определенная форма (Gestalt), индивидуальность, явление, следовательно, разница в потенции, либо в силе, или относительное тождество, согласно которому один индивидуум полагается в безразличии, а другой – в различии. Множество здесь – это множество индивидуумов, ибо в первой потенции, в формальности жизни,  полагается абсолютная единичность как форма внутреннего, так как жизнь есть форма внешнего безразличия. И там, где имеется множество индивидуумов, налицо отношение их, и это отношение есть господство и рабство, которые непосредственно являются самим понятием этого отношения, без перехода и умозаключения, когда, кроме того, могло бы быть выявлено еще какое-то основание.

Господство и рабство принадлежат природе в силу того, что индивидуумы в этом отношении противостоят друг другу; и поскольку, соотносясь с самим нравственным, индивидуумы как таковые вступают в отношение и дело доходит до оформления (Gestaltung) нравственного, в качестве которого оно осуществляется через высшую индивидуальность гения и таланта, то полагается отношение господства и послушания. Формально оно является тем же самым, различие состоит в том, что в нравственном господстве и послушании потенция, или сила, есть одновременно абсолютно всеобщее, здесь же, напротив, ‒ лишь особенное; там индивидуальность есть только внешнее и форма, здесь ‒ существо отношения, и поэтому здесь налицо отношение рабства, ибо рабство есть послушание единичному и особенному.

Господин есть безразличие определенностей, но только как лицо, или как формально живое. В то же время он есть субъект, или причина. Безразличие подводится под бытие субъекта, или понятие; и раб относится к нему как к формальному безразличию, или к лицу. Поскольку повелевающий существует здесь в качестве лица, то здесь нет абсолюта, идеи, «тождественного» обоих, того, что в господине положено в форме безразличия, а в холопе – в форме различия, и налицо особенность вообще, в практическом плане – нужда, то, что образует связь обоих. Господин владеет избытком физически необходимого вообще, а другой – живет в недостатке такового, и именно так, что тот избыток, как и этот недостаток, является не единичной стороной, а безразличием необходимых потребностей.

λ) Это отношение рабства, или лица к лицу, формальной жизни к формальной жизни, в котором одна существует в форме безразличия, а другая в форме различия, должно стать безразличием, или подведенным под первую потенцию, так что сохраняется то же отношение личности, зависимости одного от другого; но так, что тождество является абсолютным, однако внутренним, невыявившимся, а отношение различия ‒ только внешней формой. Но то, что тождество остается чем-то внутренним, необходимо, поскольку оно во всей этой потенции является или только формальным [правом], возвысившимся над особенным, противоположным ему, или внутренним, а именно таким, которое подводится под созерцание особенности, под индивидуальность как таковую, следовательно, является в качестве природы, но не как тождество, подчиняющее противоположность, или как нравственная природа, в которой эта противоположность и снимается, а так, что особенность и индивидуальность становятся чем-то подчиненным.

Это безразличие отношения господства и рабства, в котором личность и абстракция жизни являются, таким образом, одним и тем же, и это отношение, но лишь как внешнее, являющееся, есть с е м ь я . В ней объединяется целокупность природы и все рассматривавшееся до сих пор, вся прежняя особенность перемещается в ней во всеобщее. Она является тождеством

а) внешних потребностей,

β) отношения полов, естественного, положенного в самих индивидах различия и

γ) отношения родителей к детям, или естественного, выдвинутого вперед, но сущего в качестве природы разума.

а) Ради абсолютного природного однобытия (Einssein) мужа, жены и ребенка, в котором снимается противоположность личности и субъекта, избыток не является собственностью одного; ибо безразличие, согласно праву, не является формальным. Таким образом, низводится всякий договор о собственности, услуге и тому подобных вещах; ибо все это основывается на предпосылании собственной личности; а избыток, труд, собственность, являются абсолютно общими, в себе и для себя, и после смерти одного нет перехода от одного к кому-то чужому; снимается лишь участие умершего в общей собственности.

Различие есть поверхностное различие господства. Муж является господином и управляющим; не собственником, противостоящим другим членам семьи. Как управляющий он обладает лишь видимостью свободного положения. Труд также распределяется согласно природе каждого члена, но его продукт является общим; именно через это распределение каждый производит избыток, но не как свою собственность. Переход не есть обмен, он совершается непосредственно, является общим в себе и для себя самого.

β) Отношение полов, жены к мужу, также, по своему виду, становится безразличным. О том, что они, согласно определенности личности, т. е. согласно владению, суть одно, говорилось в а). Но отношение полов придает безразличию некую собственную форму; оно есть именно в себе нечто особенное. Особенное как таковое по отношению к всеобщему, понятию, может стать только эмпирическим всеобщим. (В религии оно становится другим.)

Особенность становится чем-то устойчивым, длящимся, фиксированным. Отношение полов ограничивается только этими двумя индивидуумами и закрепляется навсегда; это брак.

Так как это отношение основывается на бытии индивидуумов в качестве особенного, а специфика их устанавливается именно природой, а не произволом абстракции, то это отношение выглядит как контракт, который как раз снимает ту предпосылку, на которой покоится вообще возможность контракта, а именно — личность, или бытие в качестве субъекта, которая в браке уничтожается; в нем в качестве целого дается некоторое совокупное лицо. Но то, что по отношению, характерному для контракта, должно стать собственностью другого, не может просто обратиться в его владение. Оно, поскольку отношение является личным, остается собственностью лица, да и вообще не возможен сам по себе никакой контракт относительно личных услуг, поскольку во владение другого может перейти только лишь продукт, но не личное.

Раб, в качестве «целого» личности, может стать собственностью, так же, как и жена; но это отношение не является ни браком, ни контрактом с рабом, но заключенным с кем-то другим контрактом относительно раба или жены; так например, у многих народов жена покупается у родителей. Но с ней самой никакой контракт не возможен именно потому, что, поскольку она должна свободно отдать себя в браке, она, как и муж, отказывается от возможности контракта с нею самой. Ее контракт должен бы иметь содержанием отказ от всякого контракта, то есть непосредственно снять себя.

Но посредством позитивного контракта каждый как бы делает себя вещью, которая находится во владении, полагает всю свою личность как определенность себя самого, с которой он в то же время абсолютно связан; однако в качестве свободного существа он должен рассматриваться не абсолютно связанным с какой-либо определенностью, но как безразличие таковой. Эта определенность должна рассматриваться, как это делал Кант, в качестве половых органов; но полагать себя как абсолютную вещь, как абсолютную связь с некой определенностью, было бы в высшей степени противно здравому смыслу и гнусно.

γ) В ребенке семья вырывается из своего случайного, эмпирического наличного бытия, или единичности своих членов,– она защищена от понятия, посредством которого уничтожается единичность, или субъекты.

Перед лицом явления ребенок есть абсолют, «разумное» отношение, вечное, постоянное, целокупность, которая воспроизводит себя как таковую. Но поскольку в семье как высшей целокупности, на которую способна природа, абсолютное тождество остается чем-то внутренним, не полагается в самой абсолютной форме, то репродукция

целокупности есть также и явление,– явление детей.

В истинной целокупности форма просто едина с существом, следовательно, ее бытие не есть форма, распавшаяся на обособленность моментов; но постоянным здесь является нечто иное, чем сущее; или: реальность передает свое постоянство чему-то другому, что все время сохраняет себя так же лишь благодаря тому, что переносит себя и свое бытие, которое не может оставаться в нем, на что-то иное. Таким образом, форма, или бесконечность, есть эмпирическая, негативная форма бытия «другого», которое снимает определенность лишь тем, что полагает нечто другое, а именно существует позитивно всегда лишь в чем-то другом. Власть и рассудок, различие родителей, находятся в обратном отношении с юношеским характером и силой ребенка, и обе эти стороны жизни расходятся друг с другом, сменяют одна другую и находятся одна вне другой.

                                                   2. НЕГАТИВНОЕ, ИЛИ СВОБОДА, ИЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЕ

То, о чем говорилось прежде, имело в качестве принципа единичность; имеется абсолют, подведенный под понятие, все потенции выражают определенности, безразличия являются формальными, всеобщностью, противоположной особенности, или особенность становится безразличной только в соотношении с более низшими особенностями, и сами эти безразличия опять же суть определенности. Таким образом, здесь просто нет ничего абсолютного; каждое может быть снято. Безразличие, абсолютная целокупность всякой потенции не существует в себе, она находится под формой, которая является подчиняющим. Снятие определенностей должно быть абсолютным снятием, включением всех определенностей в абсолютную всеобщность.

Это включение абсолютно и позитивно, но оно также и чисто негативно. Подобно тому как в изложенном выше абсолютная форма выражалась как существование противоположности, так теперь она выражается в своей противоположности или в уничтожении противоположности.

По если это уничтожение чисто негативно, то оно является диалектическим, познанием идеальности и реальным снятием определенности; если отрицательное пе фиксируется, то оно не существует в противоположности, таким образом, оно существует в абсолютном. Абсолютная нравственность возвышается над определенностью благодаря тому, что отрицательное снимает ее, но так, что объединяет ее с противоположным ей в чем-то более высоком, следовательно, оно не оставляет ее существовать в истине, полагая лишь с отрицательным значением, а снимает свою форму, или идеальность, посредством совершенного тождества со своей противоположностью, или идеальностью,— отрицательное как раз лишается отрицательного и делается абсолютно позитивным, или реальным.

Совсем другим является отрицательное снятие. Оно само есть снятие по отношению к снятию, противоположение по отношению к противоположению, однако таким образом, что в нем вместе с тем существует идеальность, форма, но в обратном смысле, а именно она удерживает идеальное определенное бытие единичности и определяет его, таким образом, как негативное, т. е. дает возможность существовать его единичности и противоположному бытию, не снимает противоположность, а превращает реальную форму в идеальную.

В том, о чем говорилось прежде, всякая потенция и всякая реальность потенции является тождеством противоположений, абсолютной в себе самой. Она подводится под форму, но последняя есть внешнее. Существует реальное; форма есть нечто поверхностное; ее определенность является живой, неразличенной; хотя определенное и налицо, но не для себя самого; оно не определяется; его существо не полагается как определенное. Теперь форма существует как отрицательное существа. Реальное полагается как идеальное; оно определяется через чистую свободу.

Это превращение подобно тому, как если бы ощущение полагалось как мысль. Сохраняется та же определенность; ощущаемый красный цвет остается мыслимым красным цветом, но мыслимое определено в то же время как уничтоженное, снятое, отрицательное. Свобода интеллигенции возвела определенность ощущения красного во

всеобщее, она не изъяла ее из ее противоположности другим определенностям, а только сделала ложную попытку совершить это. Она ответила на ощущение, включила его в бесконечное, но так, чтобы продолжала существовать

и просто конечность. Она превратила объективную идеальность времени и пространства в субъективную. Объективная идеальность есть бытие «другого», так что другие существуют наряду с ним; идеальность, бесконечность,

во всех отношениях просто полагается эмпирически как всюду другое. Субъективная идеальность очищает бесконечность от этого разнообразия, придает ему форму единства, связывает с определенностью даже бесконечность,

в объективной сфере лежащую вне ее, представленную как бытие другого, делает ее соответственно этому единством в виде абсолютной определенности субъективного, или идеального, в противоположность реальному. И если

определенность как реальное, как ощущение, имела форму, бесконечность вне себя в виде поверхности, то теперь она связана с ней.

Так в практическом, которое в себе и для себя является отрицательным, налицо определенность, положенная

посредством самой себя согласно рассмотренной выше потенции необходимости, налицо даже объективное, идеальное, всеобщее. Отрицание этого практического полагания есть восстановление первой, первоначальной, особенности противоположности. В то время как снимается объективность, вступают в силу неорганические объективные потенции. Убийство снимает живое существо как единичность, как субъект, но это делает и нравственность; однако нравственность снимает субъективность, идеальную определенность такового, а убийство — его объективность, полагает его как негативное, особенное, которое возвращается во власть объективного, из которого оно вырывает себя тем, что само было чем-то объективным. Абсолютная нравственность снимает субъективность непосредственно тем, что уничтожает ее как идеальную определенность, как противоположность, но дает возможность

существовать ее существу и существовать именно в ней и реально делает так, что дает возможность существу живого быть тем, что оно есть; интеллигенция сохраняется в нравственности как таковая.

Это отрицательное, или чистая свобода, направлено, следовательно, на снятие объективного таким образом, чтобы идеальная, по необходимости лишь внешне поверхностная определенность, отрицательное, стала существом,

следовательно, отрекла реальность в ее определенности, но зафиксировала это отрицание.

Однако это отрицание должно вызвать обратное действие. Так как снятие определенности является лишь формальным, оно продолжает существовать. Полагаясь идеально, оно сохраняется в своей реальной определенности; и жизнь в нем только нарушена, но не поднята на более высокую ступень, и посему эта жизнь должна быть восстановлена. Однако нарушение жизни нельзя устранить в его действительности (восстановление с помощью религии не направлено на действительность), нарушение же направлено на действительность, и реконструкция жизни может быть лишь формальной, поскольку она направлена на действительность как таковую, на фиксацию отрицания. Поэтому она есть внешнее равенство; отрицающее делается причиной и полагает себя как отрицательное безразличие, но в силу этого положение в нем должно быть перевернутым и отрицающее должно быть положено под ту же определенность безразличия, какая была тогда, когда оно полагалось. То, что оно отрицало, должно реально и в нелі так же отрицаться и так же субсумироваться, если оно субсумировало прежде; и это перевертывание отношения является абсолютным, ибо в определенном разум может утверждать себя лишь через равнозначные полагания обоих противоположений в качестве безразличия, т. е. неким формальным образом.

В абсолютной связи с п р е с т у п л е н и е м находится с п р а в е д л и в о с т ь возмездия. Здесь мы имеем дело с абсолютной необходимостью, которая их связывает, ибо одно есть противоположное другого, одно ‒ противоположная субсумция другого. Преступление как отрицательная жизненность, как конституирующее себя в

созерцание понятие подчиняет всеобщее, объективное, идеальное; и наоборот, справедливость возмездия как всеобщее, объективное, подчиняет отрицание, конституирующее себя в созерцание.

Нужно заметить, что речь здесь идет о реальном обратном действии, или обращении, и что идеальное, непосредственное обратное действие согласно абстрактной необходимости поняіия вообще-то хотя и содержится, однако в этой форме идеальности является лишь абстракцией и чем-то несовершенным. Это идеальное обращение есть

с о в е с т ь, но лишь как нечто внутреннее, а не внутреннее и внешнее одновременно, нечто субъективное, но не

объективное в то же время. В том, чему преступник наносит ущерб по видимости внешне и как чему-то чужому для него, он идеально наносит ущерб непосредственно себе и снимает себя самого. Поскольку внешнее деяние есть в то же время и внутреннее, преступление, совершаемое по отношению к чужому, совершается так же и по отношению к себе самому. Но сознание этого своего собственного уничтожения есть субъективная, внутренняя, или нечистая, совесть. В силу этого оно несовершенно и должно представить себя как справедливость возмездия также и внешне. Поскольку оно есть внутреннее, несовершенное, то оно стремится к целокупности. Оно обнаруживается, выявляется и пробивается через себя самого до тех пор, пока не увидит перед собой внешнюю угрозу своей реальпостн и своего врага в виде идеального обратного действия, или возврата. Тогда оно начинает освобождать себя, поскольку усматривает в себе начало своей реальности. Оно совершает атаку на себя, чтобы быть в состоянии защититься и посредством сопротивления, натиска успокоиться в том, что оно защищает от угрожающего отрицания самое общее требование, безразличие и целокунность, а именно жизнь, благодаря которой как раз совесть и есть определенность.

Через победу в этой начатой борьбе вновь возникает влечение совести, и ее умиротворение наступает лишь перед

опасностью смерти и снимается через нее. Однако с каждой победой, когда она приходит, усиливается страх, идеальная уничтоженность; она проникает в жизненную силу, принося с собой, таким образом, слабость и, значит, реальность справедливости возмездия и, если тут не появляется извне противник и нет налицо обращения субсумции в качестве реальности, создает ее.

       а)

       Первая потенция этого определенного таким образом отрицания является формальной в соответствии с подведением понятия под созерцание; уничтожение для себя, не будучи связано ни с чем другим, предполагает не ка-

кой-то определенный изъян, а совершенно неопределенный, всеобщий, не направленный ни на что единичное,

а направляющий себя против абстракции «образованного» (Gebildeten).

Это п р и р о д н о е  у н и ч т о ж е н и е , или бесцельное разрушение, опустошение. Так природа поворачивается против образования, которое придает ей интеллигенция, а также против ее собственного производства «организованных», и подобно тому как элемепт, объективное, подводится под созерцание и жизнь, так в свою очередь элемент подводит под себя организованное и индивидуализированное и уничтожает их; и это уничтожение есть опустошение. Так в человеческом роде созидание перемежается с разрушением; если образование достаточно долго ломало неорганическую природу и во всех планах определяло ее бесформенность, то теперь подавленная неопределенность освобождается, и варварство разрушения обрушивается на «образованное», производит чистку и делает все свободным, одинаковым и равным.

В наибольшем блеске опустошение проявляется на Востоке: Чингпсхан, Тамерлан, как метлы божьи, тщательно вычистили целые части света. Северные варвары, которые постоянно нападали на южан, обладают определенностью рассудка, их неумение получать наслаждение, разнообразие которого они свели к минимуму, обладало поэтому определенностью; и производимое ими опустошение не является безразличным, опустошением только ради опустошения. Фанатизм опустошения, поскольку он является абсолютным элементом и принимает форму природы, по внешнему виду не преодолим; ибо в основе безразличия и неопределенности лежит различие и определенное; но он, как и вообще отрицание, содержит в себе свое отрицание; бесформенное стремится к неопределенности, но в то же время, поскольку оно не абсолютно бесформенно, оно подобно мыльному пузырю, который увеличивается до тех пор, пока не лопнет, рассыпавшись на бесконечно малые капли; из своей чистой единичности он переходит в противоположное себе, абсолютную бесформенность абсолютной множественности и становится через это полпостыо формальной формой, или абсолютпой особенностью, и тем самым бесформенное совершенно теряет силу. Это продвижение разрушения к абсолютному разрушению и абсолютному переходу в противоположное себе есть ярость,

которая, поскольку разрушение существует целиком в понятии, должна бесконечно усиливать «чистое», противоположное, пока оно не станет противоположным себе и, следовательно, не уничтожит себя самого; находясь в положении крайнего члена, в абсолютной абстракции, ярость является влечением без всяких средств, абсолютным понятием в его полной неопределенности, беспокойством бесконечности абсолютного понятия, беспокойством, которое есть не что иное, как это последнее, и которое в своем уничтожении противоположностей уничтожает без разбора и само себя, реальное бытие абсолютной субъективности. Абсолютное понятие, непосредственная противоположность самой этой субъективности, реально, так как продукт является не просто тождеством субъективного и объективного, а чистой объективностью,бесформенностью.

     b)

     Это разрушение, подведенное под понятие, как отношение с различием и определенностью, обращено непосредственно против позитивного отношения различия. Природное опустошение, поскольку оно существует в определенности, может лишить только владения; предполагается, что оно существует в ней именно так и, значит, дает

возможность преодолеть ее; безразличие владения, или право, никак не касается этого опустошения; оно существует лишь в особенности. Но моральное благодаря своей природе может быть интеллигенцией; одновременно оно

объективно всеобще и, следовательно, в безразличном отношении с чем-то другим; уничтожение особенности такового,— и здесь нет места ни для какого иного уничтожения, кроме уничтожения нравственного существа, ‒ есть в то же время уничтожение безразличия и полагание такового как отрицательного; положительное этого полагания состоит в том, что определенность как таковая сохраняется, но полагается она только вместе с отрицательной определенностью. Такое допущение существования определенности, но уничтожение безразличия признания есть нарушение права, явление которого в качестве реального уничтожения признания есть также разрыв соотношения определенности с субъектом; ибо признание признает это соотношение, которое в себе чисто идеально именно в качестве реального; в силу этого же признания безразлично, соединил ли субъект с собой действительно неразрывно, абсолютно определенность или это соединение положено лишь в относительной связи с ним, лишь в форме, в возможности; через признание сама относительная связь становится безразличной, а ее субъективность вместе с тем — объективной. Реальное снятие признания снимает также и это соотношение, такое снятие есть о г р а б л е н и е , или, поскольку оно направлено чисто на соотносимый объект, к ρ а ж а. В этом соотношении объекта с субъектом, которое имеется в собственности, определенность хотя и оставляется посредством уничтожения безразличия, или права, но остается при этом безразличной, похищенный объект остается тем, что он есть; но не субъект, каковой здесь в самом особенном есть безразличие соотношения. Поскольку теперь абстракция его соотношения с объектом не снимается, а в ней наносится ущерб ему самому, то снимается нечто в нем самом — и то, что в нем снимается, есть не уменьшение

его владения, ибо оно не касается его как субъекта, а уничтожение его как безразличия через и в этом единичном акте; ведь так как безразличие определенностей есть л и ц о и оно полагается здесь, то уменьшение собственности есть нанесение ущерба лицу; и здесь, в этой совокупной потенции особенности, оно необходимо является личным. Ибо непосредственно оно не является личным, если только нарушается абстракция соотношения субъекта с объектом; но эта абстракция как таковая не представлена в этой потенции, да и во всеобщем она не имеет еще своей реальности и опоры, а имеет ее лишь в особенности лица; и поэтому всякое ограбление является личным; соотношение лично, таким оно является обычно, если только оно реально или эмпирично, если владеющий видит объект своего владения перед собой или держит, или же содержит его под замком как-то иначе на территории, которую он считает пространством, занимаемым его владением; это эмпирическое отношение в качестве особенного выступает здесь как отношение данной потенции вообще; ибо в ней еще не указывается способ, каким эмпирическое отношение само приобретает характер безразличного, так что собственность защищалась бы не как эмпирическое отношение, т. е. как если бы идеальное отношение, не становясь эмпирическим, было бы реальным, и таким образом посредством нарушения идеального отношения владения в качестве собственности личное отношение не было бы нарушено.

Кража здесь, следовательно, в такой же мере лична, как и ограбление; подведение владения, которое есть собственность, под вожделение другого или отрицание безразличия и утверждение количественно большей особенности по сравнению с количественно меньшей, утверждение подведения более различенной особенности под

менее различенную — все это есть насилие не вообще, а по отношению к собственности, или хищение также должно иметь противодействие себе, или обратную субсумцию. Как прежде, налицо принуждение, т. е. меньшая сила подводилась под большую силу, так наоборот, теперь большая сила полагается как меньшая; и согласно абсолютному разуму, это перевертывание отношения в себе и для себя является столь необходимым, когда прежняя субсумция действительно есть хищение. Но хищение есть лишь там, где нет отношения господства и рабства.

Но где оно существует, где один индивидуум является более безразличным, следовательно, более высокой потенци-

ей, чем другие, там по природе нет хищения, поскольку оно является просто опустошающим и разрушающим (не

потому, что оно было бы собственным хищением); и в силу того что оно переходит в личное, одно лицо мерится си-

лами с другим лицом, и принужденный становится рабом другого; это порабощение есть собственно явление того,

что в этом отношении субсумции полагается каждому из индивидуумов; вне соотношения они не могут быть рядом

один подле другого. Хищение есть единичная, не направленная на целокупность личности субсумция, и поскольку

то, что делает это нанесение ущерба лицу делом всей личности, должно одержать верх, сделать перевертывание

отношения реальным, поскольку одип индивидуум полагается как целокупность, а другой — только как особенность, и реальность этого отношения есть порабощение, а явление становления такого отношения — п р и н у ж д е н и е .

В вышеизложенном отношении перевертывание его является абсолютно уничтожающим, поскольку само уничтожение абсолютно, следовательно, обратное действие подобно, например, действию, направленному против хищного животного, есть абсолютное принуждение, или смерть. Но здесь обратное действие не может быть просто возвращением захваченного ради личности, понесшей ущерб, оно может быть лишь моментом полагания господства и рабства с тем, чтобы в похитителе акт субсумирования стал реальным лишь для одного момента и для этой определенности в соответствии с определенностью совершающегося при этом личного оскорбления; однако поскольку нападающий не полагал в этом всю свою личность, то отношение также не может покончить с целокупностью личности в отношении порабощения, а может существовать лишь для одного момента; рабство имеет место только в случае войны, в обоюдном противоборстве познающейся личностности или в случае нужды, в аспекте всей жизни, как, например, опять же война людей или вражда в природе; в противном случае обратное действие формально есть целостность этого отношения и включение в семью, однако, по материи это отношение есть столь же единичное и особенное; ибо тот, кто грабил, и к рабу также относится очень плохо, поскольку, оставаясь в особенном, он не выказал доверия всей собственной личности.

          с)

Безразличие, или целокупность обоих этих отрицаний, направлено на безразличие определенностей или жизнь и всю личность; сомнительное перевертывание отношения, не будучи односторонним, когда отношение было бы полностью определенным и обязательным с одной стороны, также есть утрата личности через рабство, или смерть. Поскольку отрицание может быть лишь определенностью, то, для того чтобы целое было вне игры, определенность должна быть возвышена до целого. Но в силу того что она является личной, она непосредственным образом является целым; ибо определенность принадлежит лицу, которое есть безразличие целого; определенность отрицает особенность лица, она есть лишь абстракция, ибо в лице она абсолютным образом включена в безразличие; ущерб наносится живому. Но поскольку этому безразличию противостоит абстракция оскорбленной особенности, то в силу последнего живое полагается также и идеально, и оскорбленным является ч е с т ь . Благодаря чести единичное становится целым и личностью; мнимое отрицание единичного есть лишь нанесение ущерба целому, и так начинается борьба целого лица против целого лица. О справедливости повода такой борьбы не может быть и речи; как только начинается борьба как таковая, справедливость оказывается на обеих сторонах, ибо полагается равенство риска, а именно самого свободного

риска, так как на карту поставлено целое. Повод, т. е. определенность, будучи включенным в безразличие и положенным в качестве личного, есть в себе и для себя просто ничто также π потому, что чем-то он является лишь в

качестве личного; и в качестве такового может приниматься любое, хотя оно и будет положено совершенно различным образом; в силу этого здесь нельзя полагать никакого исключения и никаких границ. Сила, или, скорее, насилие, полагается индивидуализированной: сила определяет субсумцию, и здесь, где вся реальная личность есть субъект, должно непосредственно выступить отношение господства и рабства или, если предполагается абсолютное равенство, невозможность такого отношения различия, следовательно, невозможность того, чтобы одно было безразличным, а другое различным, что в борьбе как абсолютном различии и взаимном отрицании получить безразличие и уладить спор можно только через смерть, в которой принуждение является абсолютным, и как раз через абсолютность отрицания утверждается его противоположность, свобода.

Нечто другое, однако, представляет собой неравенство в отрицании и односторонность борьбы, которая в этом случае вовсе не является борьбой; это неравенство, где субсумция, не колеблясь, находится просто на одной стороне, а средний термин полагается как возможность и именно благодаря этому как безразличие обеих, есть у г н е т е н и е  и если оно доходит до абсолютного отрицания,— убийство. Угнетение и убийство нельзя смешивать с отношением господства и борьбой; истинно несправедливое угнетение есть нападение на личность и нанесение ей ущерба способом, посредством которого совершенно снимается всякая борьба,— другому невозможно уберечь себя и тем самым положить борьбу. Однако сама по себе эта невозможность не может быть доказана и выявлена (итальянцы в качестве основы оправданности убийства из-за угла выдвигают непосредственность объявления войны в результате оскорбления); невозможность можно рассматривать как действительно наличную лишь тогда, когда нет налицо никакой обиды и убийство совершается вне всякой связи с чем-то личным, следовательно, ради хищения. Но если этому предшествует также и обида, следовательно, в игре участвуют личность и целостность, то обида совсем не является равной целокупному отрицанию в отношении к реальности; хотя здесь и задета честь, но честь ‒ это не жизнь; и когда последняя ставится на карту, чтобы вернуть первой ее реальность, которая в качестве оскорбленной чести есть лишь идеальное, происходит соединение идеальности чести с ее реальностью, но происходит оно лишь благодаря тому, что понесшая ущерб определенность поднимается до совокупной реальности, и честь состоит в том, что на того,

кто однажды отринул определенность, должна быть направлена целокупность определенностей, или жизнь; следовательно, на каргу должна быть поставлена собственная жизнь, вследствие чего только это отрицание единичности и делается чем-то целым, что ей и надлежит.

    [Прим.: 3 потенции: а) убийство, b) месть, с) поединок; средним термином является борьба, колебание. Поединок, личная обида индивидуума.]

     Целокупность отрицания должна быть представлена в трех своих формах.

αα) Грубая целокупность, абсолютное безразличие отрицания вне отношения к идеальности, есть превращение

определенности в личность, непосредственное полагание реальности отрицания, или простое убийство; оно исключает признание этого отношения, знание другого во имя него самого не предполагает равенства риска, поскольку обида по своей материи совершенно неодинакова.

ββ) Вторая потенция должна быть формальным безразличием, согласно которому субсумирование и перевертывание отношения существуют по закону равенства, но так, что это равенство как форма, как сознание парит над

противопоставлением индивидуумов, не будучи сознанием и признанием таковых. Таким образом, отсутствует форма равенства, а также равенство риска; ибо риск есть не что иное, как становящееся отрицание; но здесь нет знания этого, безразличие здесь не в риске, оно является лишь материальным; отношение подводится под понятие.

В этом равенстве налицо истинное реальное перевертывание отношения субсумции, и это — м е с т ь ; каждое, что может быть умерщвлено, должно само сделать перевертывание отношения; но в качестве убитого [оно] есть лишь идеальное; возможно, что из его жизни, которая есть его кровь, вознесется лишь его дух, и (или) он будет всюду преследовать убийцу до тех пор, пока тот каким-либо образом пе сопоставит себя с реальностью и даже не раздобудет духу убитого тело, которое, поскольку оно уже не есть то же самое внешнее явление убитого, представляет собой всеобщее, и дух тогда обретет себе свою месть как судьбу; или же духу остается его собственная, принадлежащая ему реальная жизненность: он сохраняет свою плоть, а убийство губит только единичный член и орган, тогда он принимает на себя еще живую плоть, семью, месть. Месть есть абсолютное отношение к убийству и единичному убийце; она есть не что иное, как перевертывание того, что положил убийца; последнее не может быть снято каким-либо другим способом и сделано разумным; от этого нельзя абстрагироваться, ибо положена действительность, которая как таковая должна иметь свое право установить как раз в соответствии с разумом противоположность установленного ранее; сохраняется определенность отношения, но внутри нее оно превращается теперь в противоположное; субсумирующее субсумируется; налицо лишь эта форма, которая изменяет себя.

Целокупность этого отношения есть разумное, на передний план она выдвигает средний термин: безразличие

справедливости, которое имеется в мести, но как нечто материальное, внешнее, входит в индивидуумы в качестве равного сознания становящегося отрицания, благодаря чему равной становится сама реальность этого становления. В силу этого как будто имеет место несправедливость, поскольку тот, кто совершил нападение, первую неравную одностороннюю субсумцию,— и в явлении обе противоположные субсумции должны представить себя также в качестве следующих одна за другой — должен быть в неправде, но посредством сознания пришел как бы лишь к равенству риска. Если речь идет о мести, то тот, кто был убийцей, и лишь он, также должен быть в свою очередь каким-то надежным образом субсумирован, и, значит, мстители должны избегать равенства сил и совершить месть или благодаря превосходству над насилием, или с помощью хитрости, т. е. путем обхода силы вообще. Но здесь в целокупности отношения содержится нечто другое; она как раз непосредственно настолько исключает единичность, что с точки зрения мести мстящий является не абстракцией, не чужим или же только чем-то единичным, а так же, как и нападающий, членом семьи. Но поскольку так, убийство не является абсолютным отрицанием, дух потерял лишь какой-то член плоти, и месть в столь же малой степени может быть абсолютным отрицанием. В целокупности мести форма должна быть положена в качестве абсолютного сознания и, таким образом, сам понесший ущерб, а не чужой, должен быть мстителем; таковым является только семья. Так же и обидчик не есть что-то единичное, он нанес обиду не в качестве единичного, а как член целого; он полагается в целокупности не как абстракция. Одновременно непосредственно через это полагается средний термин; отрицательным является как раз снятие превосходства бессознательности одного и равенства риска для обоих, б о р ь б а ; при совершенно внешнем равенстве различие

для отношения находится во внутреннем (поэтому борьба — божий приговор); одна сторона является лишь защищающейся, в то же время другая — нападающей, на стороне обиженного стоит .право, или эта сторона есть

«безразличное», «субсумпрующее»; таковыми она является абсолютным образом потому, что через перевертывание отношения должно представить себя абсолютное равенство; до сих пор субсумирующее, оно становится субсумированным. Но с величиной еще живущего тела уменьшается утрата потерянной части, а вместе с тем и

право; в силу того что особенность поступка обиженного включается в безразличие целого, становится делом целого, право, или безразличие, становится честью и тем самым равным для обеих сторон; посредством чести снимается нечистая совесть, стремление уничтожить себя, ибочесть есть стремление к субсумированию; обиженная сторона, которая полностью отнимает у себя единичностдействия, каковое в качестве этой единичности не является ее действием, получает благодаря чести совершенно равное право, как, например, в случае единичной личной обиды обиженный,— через то, что он защищает свою жизнь. Равенство, перед которым исчезает сторона, представляющая право и необходимое субсумирование, есть в о й н а ; в ней исчезло различие, присущее отношению субсумирования, и господствующим является равенство; обе — и борьба и война суть безразличия, различие есть внешнее, формальное для борьбы, не внутреннее, а нечто находящееся в абсолютном беспокойстве, постоянно переходящее от одной стороны к другой (Марс — перебежчик); превращение в субсумированное весьма неопределенно и допускает разрешение лишь в итоге. Разрешается же оно или через полную субсумцию части, которая в себе бессмертна как целокупность, является не истреблением, а покорением таковой и рабством; здесь решает высшее, не пустяк первой обиды, а более или менее значительная сила целокупности, которая через борьбу подводит к равенству и к испытанию такового, бывшего прежде, когда отсутствовала соотнесенность одного с другим, чисто идеальным, чем-то мысленным, и покоряется решению, которое действительно будет более безразличным и сильным и, следовательно, может окончиться отношением господства. Или оно не доходит ни до какого абсолютного решения, которое затрагивало бы целостность целокупных индивидуумов, а они оказываются более или менее равными; по крайней мере для эмпирического мгновения и при очевидном превосходстве одного оно не способно до конца определить реальпый характер отношения; хотя налицо как будто и был абстрактный перевес одного, но для этого момента борьбы нереальный; между тем как силы, действующие в борьбе, необходимы для других естественных нужд, которые непосредственно не касаются борьбы, а относятся к внутреннему существованию целокупности и не могут быть

использованы для борьбы; гнев утихает, ибо он есть чувство нереализованного отношения безразличия субсумирующего; он возвращается к чувству равенства, меж тем как реальность борьбы противоречит этому высокомерию гнева; и так устанавливается мир, в котором, будет ли одна часть занимать место субсумирующего, а другая — побежденного и откажется от единичных определенностей, или обе прекратят борьбу, завершив ее чувством полного равенства, они полагаются в прежнем несоотнесенном, безотносительном различии и, следовательно, с прекращением соотнесения прекращается также и всякий интерес. Применительно к противоположностям разумность этой целокупности есть, таким образом, равенство безразличия; средний термин ‒ бытие такового в качестве «одного» в его полной смещенности и в его неопределенности.

                                                                             3. НРАВСТВЕННОСТЬ

В предыдущих потенциях целокупность особенности существует сообразно двум ее сторонам — особенности

как таковой и всеобщности как абстрактного единства. Такова семья, но она является такой целокупностью, в которой объединяются как раз все природные потенции; но в то же время в отношении наличествует созерцание. Реальное объективное созерцание индивидуумом себя в другом обременено различием; созерцание в жене, ребенке и рабе не есть абсолютно совершенное равенство; оно остается внутренним, нерожденным, невысказанным; налицо неизбежность включения в него природы; однако во всеобщем свобода отношения, уничтожение одной стороны такового через другую, есть высшее и разумным оно является лишь как абсолютное понятие, поскольку оно направлено на эту отрицательность.

Но абсолютная природа не наличествует ни в каком из духовных образований и поэтому также и в качестве

нравственности; ни семья, ни в еще большей степени второстепенные потенции и тем более отрицательное не суть

нравственное. Нравственность должна быть абсолютным тождеством интеллигенции при полном уничтожении особенности и относительного тождества; иначе говоря абсолютное тождество природы должно включаться в единство абсолютного понятия и быть наличным в форме этого единства,— некая ясная и в то же время абсолютно

богатая сущность, несовершенное объективное бытие и созерцание индивидуумов себя в чужом, следовательно,

снятие природной определенности и оформления (Gestaltung), полное безразличие самоудовлетворения. Таким образом, беспредельное понятие является просто-напросто единым с сущностью индивидуума, и последний наличествует в своей форме как истинная интеллигенция.

Он действительно беспределен, поскольку уничтожена вся его определенность; и его объективность существует не для какого-либо искусственного сознания для себя вместе со снятием эмпирического созерцания и не для интеллектуального созерцания; так, интеллектуальное созерцание является реальным через нравственность и только в

ней очи духа и телесные глаза полностью совпадают; по природе муж видит в жене плоть его плоти, а согласно

нравственности и через таковую — лишь дух его духа.

Поэтому нравственность определяется тем, что живой индивидуум как жизнь становится равен абсолютному понятию, его эмпирическое сознание становится единым с абсолютным, а само абсолютное сознание — эмпирическим сознанием, отличимым от себя созерцанием, но так, что это различение является чем-то совершенно поверхностным и идеализированным, субъектность в реальности и различении есть ничто. Это совершенно равное бытие возможно лишь через интеллигенцию, или абсолютное понятие, согласно которому живая сущность полагается под отношение как противоположность самой себе, как объект; сам этот объект есть абсолютная жизненность и абсолютное тождество одного и многих, он непохож на всякое другое эмпирическое созерцание, служа необходимости и будучи ограниченным, имея вне себя бесконечность.

В нравственности, таким образом, индивидуум существует вечно; его эмпирическое бытие и образ действия является просто всеобщим, ибо налицо не индивидуальное, которое действует, но всеобщий абсолютный дух в нем. Мнение философии о мире и необходимости, согласно которому все вещи существуют в боге и нет никакой единичности, целиком реализуется для эмпирического сознания благодаря тому, что всякая единичность действия или мышления, или бытия имеет свою сущность и значение только лишь в целом и, поскольку мыслится ее основа, мыслится только лишь это, и индивидуум не знает и не воображает ничего другого; так как ненравственное эмпирическое сознание состоит в том, что между бытием всеобщего и особенного в качестве «одного», где первое есть основа, оно вставляет в качестве основы какую-то другую, единичность; в нравственности же, напротив, в сознании на первый план выступает абсолютное тождество, которое существовало до природы и было чем-то внутренним. Но созерцание этой идеи нравственности, форма, в которой она является со стороны своей особенности, есть народ. Он должен познать тождество этого созерцания и идеи. Именно в народе полагается вообще формально соотношение множества индивидуумов, не безотносительное множество и не простое большинство; не первое, ибо множество вообще не полагает соотношения, которое имеется в нравственности, подведения всех под всеобщее, которое имело бы реальность для сознания индивидуумов, было бы едино с ними и имело бы над ними власть и силу, поскольку они хотят быть единичными, было бы дружественно или враждебно идентично с ними; наоборот, множество есть абсолютная единичность, и понятие множества, поскольку индивидуумы суть единое, есть их абстракция, чуждо им, внешне им; также и непростое большинство, ибо всеобщность, в которой они суть единое, есть абсолютное безразличие; но в большинстве оно не полагается, большинство ведь не есть большое количество как выражение всех различий, через которые всякость может реально выражать себя только лишь как безразличие и быть всеобщей.

В то время как народ есть живое безразличие и природное различие целиком уничтожено, индивидуум созерцает себя в каждом как самом себе,– он достигает наивысшей объективности, присущей субъекту; и это тождество всех благодаря этому есть не абстрактное, не равенство гражданственности, а абсолютное и созерцаемое, представляющее себя в эмпирическом сознании, в сознании особенности; всеобщее, дух, существует в каждом для каждого, пусть даже это является единичностью.

В то же время это созерцание и бытие «одного» непосредственно; созерцание не есть нечто иное, чем мысленная конструкция (Gedanken), оно не является символичным; между идеей и реальностью не встает никакая особенность, которую можно было бы уничтожить лишь посредством мысленных конструкций и которая уже в себе и для себя была бы равной всеобщему; а просто особенное, индивидуум как особенное сознание, равно всеобщему; и эта всеобщность, которая просто объединила с собой особенность, есть божественность народа, и это всеобщее, созерцаемое в идеальной форме особенности, есть бог народа; он есть идеальный способ созерцать всеобщее. Сознание ‒ бесконечное, абсолютное понятие в форме единства; но в эмпирическом сознании понятие полагается лишь как отношение; с у щ е с т в у ю т противоположности понятия и, следовательно, противоположности противополагаемые; их единство как таковое является скрытым, оно представляется разделенным (в едином сознании) как количество между обоими противоположностями, т. е. выступает под формой возможности; и действительность разделенности как раз и есть противоположность; в нравственности, однако, это разделение для самого эмпирического сознания является идеальной определенностью; в противоположностях, в объекте оно познает абсолютно то же, чем объект и является; оно созерцает тождество.

Созерцание является абсолютным просто потому, что оно объективно, в нем поглощаются всякое единичное бытие и чувство, и оно является созерцанием, потому что существует в сознании; его содержание абсолютно, потому что оно представляет собой вечное и освобождено от всего субъективного; противоположности, эмпирическое и явление внутри самого абсолютного созерцания до такой степени сходят на нет, что представляются лишь пустой забавой. Снято всякое соотношение с потребностью и уничтожением, и практическое, которое начало с уничтожения объекта, перешло в свою противоположность, в уничтожение субъективного, так что объективное является абсолютным тождеством обоих.

Эта целокупность должна быть рассмотрена со стороны моментов, определяющих эту идею, а именно: прежде всего покой, или государственное устройство, затем — ее движение, или правление; там – идея как созерцание; здесь – со стороны отношения, но так, что отныне сущность, целокупность, сама есть абсолютное тождество созерцания и понятия; и форма этого тождества, под которой оно выступает, есть нечто совершенно поверхностное; крайние термины отношения суть просто сама целокупность, не абстракции, которые существовали бы лишь через отношение.

Народ как органическая целокупность является абсолютным безразличием всех определенностей практического и нравственного. Его моменты как таковые суть форма тождества, безразличия, затем форма различия и, наконец, форма абсолютного живого безразличия; и никакой из этих моментов не является абстракцией, но каждый есть реальность.

Понятие нравственности полагалось в ее объективность, в снятие единичности. Эта уничтоженность субъективного в объективном, абсолютная включенность особенного во всеобщее, есть:

а) созерцание, всеобщее не есть нечто формальное, противоположное сознанию и субъективности, или индивидуальной жизненности, а просто едино с ней в созерцании. В каждой форме (Gestalt) и выражении нравственности снимается противоположность утверждения и отрицания через интеграцию таковых; разрывание же особенного и всеобщего выглядело бы всерьез как рабство особенного, как нечто покорное нравственному закону, а затем как возможность чего-то другого. В нравственном не было бы никакой необходимости. Боль перестала бы переноситься, ибо она не созерцалась бы в своей объективности и не отделялась; и нравственное действие стало бы случайностью благоразумия, ибо вместе с разрыванием полагается возможность другого сознания;

б) эта нравственность как живой, самостоятельный дух, который, подобно Бриарею *, кажется состоящим из мириадов глаз, рук и других членов, каждый из которых является абсолютным индивидуумом, есть абсолютно всеобщее, и в соотношении с индивидуумом каждая часть этой всеобщности, все, что ей принадлежит, является в виде объекта, в виде цели.

* Бриарей — прозвище Эгеона, одного из гекатонхейров, сторуких и пятидесятиглавых великанов, олицетворявших в греческой мифологии подземные силы и помогавших богам Олимпа в их борьбе с титанами.— Прим. перее.

Налицо нечто идеальное для индивидуума как такового или то, как оно входит в его сознание; но то, что входит в его сознание, есть не что иное, как оно полагается в качестве индивидуума. Но оно есть и нечто другое, поскольку индивидуум подводит под себя абсолютную нравственность и являет ее в себе как свою индивидуальность. Здесь, как и вообще, нас мало интересует то обстоятельство, что воля, произвол, определенности, которые полагаются индивидуумом, могут субсумировать нравственность, так что будут господствовать над ней, полагать ее отрицательно как врага и рок; наоборот, субсумирование есть только лишь внешняя форма субъективности, в какой является нравственность, не аффицируя этим свое существо. Это ее явление есть нравственность   единичного, или добродетели. Поскольку индивидуальное есть единичное, возможность, отрицательное, определенность, то добродетели в их определенности также суть отрицательное, возможности всеобщего. Ибо здесь полагается отличие морали от естественного права, но не так, что они разорваны, исключены друг из друга, а так, что содержание морали

полностью наличествует в естественном праве; добродетели проявляются в абсолютно нравственном, но лишь в

своей бренности.

Ведь нравственность существует:

а) как абсолютная  нравственность: не совокупность, а безразличие всех добродетелей. Она проявляется не как любовь к отечеству, народу, к законам, а как абсолютная жизнь в отечестве и для народа. Она есть абсолютная истина, ибо неистина состоит лишь в фиксировании определенности, в «вечном» же народа снимается всякая единичность. Нравственность есть абсолютное образование, ибо в вечном наличествует реальное эмпирическое уничтожение всех определенностей и изменение всех. Она есть абсолютное бескорыстие, ибо в вечном нет ничего собственного. Она, и каждое из ее движений, есть высшая свобода и красота, ибо реальное бытие и оформление вечного есть красота. Ей чуждо страдание, она блаженна; ибо в ней снято всякое различие и всякая боль. Она есть божественное, абсолютное, реальное, существующее, сущее, ничем не прикрытое и не такое, что его можно было бы выделить лишь в идеальность божественности и извлечь лишь из явления и эмпирического созерцания, напротив, она непосредственно является абсолютным созерцанием.

Движение же этой абсолютной нравственности, как она наличествует в абсолютном понятии, пронизывает все

добродетели, но не фиксируется ни в одной. В движении нравственное действует в различии и снимает его; явление есть переход от субъективного к объективному и снятие этой противоположности.

Эта производительная деятельность не направлена на продукт, но непосредственно уничтожает его и приводит к пустоте определенностей. Упомянутое различие в его явлении есть определенность, и она полагается как крайне отрицающее. Но таковое само должно быть живой деятельностью. Нравственное в своем различии само должно созерцать свою жизненность, и в этом случае так, чтобы сущность этого противостоящего живого полагалась как чужое и крайне отрицающее — не так, как в воспитании, где отрицание, субъективность, есть лишь внешнее ребенка. Такое различие есть в р а г; и различие, положенное в соотношении, существует одновременно в качестве его противоположности бытию противоположностей, в качестве «ничто» врага, и это «ничто» для обеих сторон в равной степени есть риск борьбы. Для нравственного этот враг может быть лишь врагом народа и, точнее, лишь каким-то народом. Так как здесь на передний план выступает единичность, то д л я народа налицо то, что единичное подвергается опасности смерти.

Но помимо этой отрицательной выявляется также положительная сторона различия одновременно и как нравственность или же как нравственность в единичном, или добродетели. Храбрость есть безразличие добродетелей,

как отрицательность, или добродетель в определенности, но в абсолютности определенного бытия. Следовательно, она есть добродетель в себе, но формальная; так как всякая другая есть лишь одна  добродетель. Поскольку же в различии наличествует определенность как многообразие, то в ней выявляется также и целый букет из добродетелей. В войне как исполнении отрицательного и многообразного и его уничтожении выступает, таким образом, многообразие определенных отношений в них – добродетели. Последние являются в качестве того, что они представляют собой, полагаемые эмпирической необходимостью; и так же быстро они исчезают снова, и с ними — наличное бытие добродетелей, которые, поскольку они обладают этой стремительной поспешностью, существуют точно так же вне всякого отношения к определенной целокупности (положению гражданина в целом), и, следовательно, суть также и пороки.

Военная нужда полагает наивысшую умеренность и равным образом наибольшую скудость и явление скупости, а также наслаждения, которое также и сибаритство, поскольку не может иметь в виду завтрашний день или целую жизнь и достаток. Бережливость и щедрость становятся пороком и жестокосердием в отношении себя и другого, если острая нужда требует этого ограничения или расточительства; ибо собственность отбрасывается, поскольку она не может иметь никакой прочности и расход совершенно несоразмерен собственному или чужому пользованию и потребности. Точно так же налична не включенная полностью в безразличие реальность, налично не становление определенности недобродетелью (das Nichttugendwerden der Bestimmtheit), а бытие в отрицательности, или высшая степень уничтожения.

Подобно нравственному в добродетелях обстоит дело и с трудом. Военная нужда требует наивысшего напряжения тела и совершенно формального понятийного единства духа в механическом труде, так же как и наивысшего рабства, характерного для совершенно внешнего послушания. Подобно тому как добродетели исключают внешнее и внутреннее лицемерие (если бы они были связаны с внешним лицемерием), их проявление и внешнее выражение было бы положено произволом субъекта; чей внутренний мир, чьи намерения были бы совсем иными,– а такое не может произойти, поскольку нравственное есть сущность, внутреннее; так же обстоит дело и с внутренним лицемерием, которое при помощи сознания создает для себя свою нравственность, утверждает благодаря этому сознанию свою субъективность и является моральностью*, так и труд как таковой есть труд без цели, без потребности, вне отношения к практическому чувству, без субъективности, а также и без отношения к владению и промыслу – вместе с самим собой он снимает свою цель и свой продукт.

Эта война является войной не семей против семей, а народов против народов, и поэтому сама ненависть становится безразличной, свободной от всякой личности.

Смерть входит во всеобщее, так же как и выходит из всеобщего, ей не присущ гнев, который то рождается, то снимается. Огнестрельное оружие есть изобретение всеобщей, безразличной, безличной смерти, и побуждающим мотивом является национальная честь, а не оскорбленное бытие единичного; оскорбление же, которое является поводом к войне, находится в полном безразличии к чести каждого индивидуума.

β) О т н о с и т е л ь н а я  н р а в с т в е н н о с т ь — это нравственность, которая связана с отношениями и не

организуется, не движется в них свободно, а сохраняет определенность, которая есть в них; но эта определенность приводит их к равенству с противоположными определенностями, а именно – к поверхностному, частичному равенству, которое только и имеется в понятии. Таким образом, эта форма нравственности создает право и является д о б р о п о р я д о ч н о с т ь ю. Там, где она действует или становится реальной, она считает за правило, чтобы каждому причиталось «свое» и именно не по писаным законам, а с точки зрения дела в целом и согласно справедливости, если право не является несомненным, в противном случае она должна придерживаться его. В справедливости же в соответствии с настоятельными потребностями, в эмпирических состояниях нужды, простительного незнания, в субъективном доверии она смягчает объективность права. Ее целокупность есть эмпирическое существование единичного, о поддержании которого в себе и других она печется.

* Прим.: «Там – внешний свет, здесь – внутренний свет, сознание, в обязанность которому вменено, чтобы моральность сияла перед самим индивидуумом».

Добропорядочность в отношении семьи означает заботу о состоянии, в котором та находится; что же касается сограждан, то она устраняет кое-какую нужду, возмущается плохими поступками. Всеобщее, абсолютное в нравственности, и то, каким оно должно быть в реальности и как должно подчинить реальность, образуют для добропорядочности некую м ы с л ь (Gedanke). Вообще говоря, высший взлет добропорядочности состоит в том, чтобы иметь по этому поводу самые разные идеи, но в то же время разум ее требует, чтобы она осознавала, как должно изменить эмпирическое состояние, – это волнует ее прежде всего, и она не может допустить, чтобы что-то изменялось само по себе. Таким образом, ее разум осужден осознавать абсолютную нравственность в качестве всего лишь идеи.

Соотносясь с отрицательным и пожертвованием, она жертвует из своих приобретений как народу на всеобщие, определяемые понятием [цели] в виде налогов, взимаемых согласно равенству справедливости, так и, в частности, бедным и страждущим. Но она не должна жертвовать ни всем владением, ни жизнью, ибо в добропорядочности фиксируется единичность, а лицо, жизнь, есть не только бесконечное, но и абсолютное. Таким образом, она не может быть смелой, так же как она не может осуществить целый ряд добродетелей или организоваться в качестве добродетели хотя бы на данный момент; ибо добродетель в данный момент сама лишена цели и не соотнесена с целокупностью, иной, чем та, какую она имеет в себе самой. Эмпирическая целокупность существования полагает бескорыстию и жертвованию определенные пределы и должна подчиняться власти рассудка.

γ) Д о в е р и е  существует в тождестве первого и различии второго так, что тождество абсолютной нравственности является скрытым и в то же время не включенным в понятие и развитым созерцанием, и поэтому последнее в форме своей интеллектуальности лежит вне его. Для простого, добротного, что есть в созерцании, лишенного познания и формы, следовательно, нуждающегося также и в действии рассудка, именно это самое созерцание развило власть, по отношению к которой доверие является различным, но к которой в то же время нет твердого доверия, потому что, как может показаться, единичность, в которой власть доходит до него, лишает его всего, и тождество абсолютного содержания и формы как единственное средство не может стать для него очевидным. Полагать его в движении нужно не посредством рассудка,– ибо благодаря последнему оно, как и следует, испытывает страх быть обманутым,– а посредством цельности доверия и необходимости, благодаря внешнему, направленному точно так же на целое побуждению.

Поскольку его нравственное созерцание элементарно, то такова же и соответствующая ему работа. Она идет не от рассудка и не существует в разделении добропорядочности, а является целой и грубой; она не направлена на уничтожение и смерть объекта, а позволяет с помощью природы делать и производить полезное. Точно так же и его собственность принадлежит ему в неведении права, и решение спора предоставляется страсти и умению убеждать. Это доверие, поскольку оно полагается на вечное, способно также и на отвагу.

В реальной абсолютной целокупности нравственности эти три ее формы должны быть также реальны. Каждая должна организовать себя для себя самой, быть индивидуумом и обрести форму, а смешение их есть бесформенность, присущая естественно нравственному и лишенному мудрости. Это значит, что каждая форма организует себя, существует именно благодаря целокупности и содержит в себе другие потенции формы сообразно себе и неорганизованными, какими они выявляются в каждой форме уже в соответствии с ее понятиями. Индивидуализация, живая жизнь, не возможна без сосредоточения в единичном. Каждый принцип и потенция должны соответствовать этому понятию, ибо только сосредоточенное в единичном является реальным, должны стремиться к самоудовлетворению и быть для себя. В своем понятии, или в своем собственном безразличии, сосредоточенное в единичном полностью приняло в себя относительное тождество с другим и, таким образом, оформлено, и все, что является потенцией, должно достичь этого собственного оформления; бесконечность, правда, совпадает с реальностью, но в бесконечности содержится различие потенций.

То, что физическая природа по-своему выявляет потенции совершенно оформленными и каждую полагает для себя живой, кажется более приемлемым лишь потому, что, согласно принципу множества природы, всякое единичное должно быть несовершенным; в нравственном же каждое должно быть абсолютно совершенным и, вполне понятно,

претендует на абсолютную реальную целокупность, поскольку единичность каждого является абсолютной единичностью, или чистым понятием, следовательно, отрицанием всех определенностей. Именно это абсолютное понятие и отрицание есть высшая абстракция и непосредственно отрицательное. Положительным является единство

этой формы с сущностью; таково и развертывание нравственности (а также природы) в систему потенций; нравственная потенция, которая организуется, может организоваться лишь в индивидуумах, в качестве их материи, и истинным является не индивидуум как таковой, а лишь формально абсолютное; истинное есть система нравственности.

Поэтому данная система может мыслиться также и иначе, чем такая, которая наличествует в индивидууме как таковом в качестве чистой системы, а именно – в качестве развитой, полностью размещающейся в его потенции; ибо ее сущность есть эфирность, элементарное, чистое, которое подчинило себе единства, освободила их от их хрупкости и поместила в абсолютную мягкость. Не единичность индивидуума является главным, а жизненность нравственной природы, божественность; единичный индивидуум слишком беден для ее существа, чтобы воспринять ее природу во всей ее реальности.

В качестве формального безразличия в данный момент он способен представить все моменты, но как формальное безразличие он есть отрицательное, время, и вновь уничтожает их – нравственное же должно восприниматься в качестве существования всех потенций, а каждая из них – в ее живой форме, нравственное должно быть едино с необходимостью и существовать как относительное тождество, но эта необходимость не имеет реальности помимо того, что каждая потенция обладает реальностью, т. е. является целокупностью.

Потенции нравственности, представляющие себя в этой реальности внутри совершенной целокупности, суть  сословия, и принципом каждого из них является определенная форма нравственности, каковой мы ее охарактеризовали. Следовательно, это сословие абсолютно свободной нравственности, сословие добропорядочности, и сословие несвободной, или природной, нравственности.

Согласно истинному понятию сословия, оно не есть всеобщность, которая лежит вне его и является чем-то только мыслимым, но есть всеобщность, наличная в нем реально. Оно познается в своем равенстве себе самому и конституируется в качестве всеобщего по отношению к всеобщему; отношение различных сословий не есть отношение единичного к единичному, но каждый единичный благодаря тому, что он принадлежит какому-то сословию, есть всеобщее и, следовательно, истинный индивидуум и лицо.

Именно поэтому сословие рабов не есть сословие; ибо оно является лишь формально всеобщим. Раб относится к господину как единичное.

а) Абсолютное сословие имеет своим принципом абсолютную чистую нравственность, и в приведенном выше ее описании дается и оно само; его реальное бытие и его идея попросту едины, поскольку идея является абсолютной идеей.

В реальном бытии абсолютной нравственности надлежит рассмотреть лишь то, как это сословие соотносится с существованием различия и как можно различить в нем практическое бытие. В самой идее, как изложено выше, оно является просто лишь отрицательным, а в его реальности отношения и соотносящиеся с ней добродетели являются

отдающими себя, предоставляющими себя эмпирической случайности. Однако для реальности нравственности, или для сословия, потребности и потребление вещи есть абсолютная необходимость, которая преследует его, но не должна преследовать, если выступает в форме, описанной выше, в своей отличенности (Auseinandergehaltensein) от него; ибо труд сословия должен быть обязательно всеобщим, труд же ради потребности был бы единичным. Само удовлетворение потребности, вполне понятно, уже является особенностью, но здесь как раз не должно иметь места ничего, что выступало бы в качестве удовлетворения потребности, или чисто практической особенности; ибо как таковое оно есть чистое уничтожение объекта, абсолютное отрицание, но никак не соединение с ним идеального удовлетворения и дальнейшее развертывание этого соединения, никак не частичное полагание интеллигенции в объект,— ничего практического, т. е. такого образования нежизненного, результатом которого оказывалось бы уничтожение; однако труд не может быть никаким иным, кроме такого, каким он выступает в период войны, или организацией для этого труда, ибо непосредственная деятельность в народе есть не труд, а органическая и абсолютная деятельность сама по себе.

Если же он не может быть соотнесен с потребностью, а последняя все-таки не может быть удовлетворена без труда, то необходимо, чтобы труд совершался благодаря другим сословиям, и указанному сословию для удовлетворения потребности поставлялось бы уже готовое и содеянное, а ему оставалось бы лишь непосредственное уничтожение в наслаждении. Но это отношение данного сословия к двум другим должно само включить в безразличие отношение существующей реальности в соответствии с возможной формой. Ею здесь является равенство; и так как по своему содержанию это отношение есть польза других сословий для первого, то для того, чтобы те доставляли ему что-либо, что ему необходимо, и оно могло присваивать чужое добро и чужую добычу, оно, согласно равенству, должно быть в свою очередь полезно другим.

Но оно таковым и является и по самому высокому счету, и по их собственному.

Отношение пользы по своему содержанию является отчасти отношением различия первого и двух других сословий, согласно которому данное сословие является для них абсолютной властью, а отчасти отношением равенства, по которому это сословие существует для двух других в отрицательном, т. е. имманентным для них способом.

Первая польза состоит в том, что абсолютное сословие является абсолютной реальной нравственной формой и, следовательно, является для нее образом движущегося и сущего абсолютного, высшим реальным созерцанием, которого требует нравственная природа. Эти сословия в соответствии со своей природой остаются при этом созерца-

нии. Их нет в бесконечном понятии, через которое созерцание является чем-то положенным для их сознания в качестве внешнего, их абсолютным, собственным, движущим их духом, который преодолевает все их различия и определенности. Тому, что их нравственная природа вообще достигает этого созерцания, этой пользы, они обязаны первому сословию. Поскольку созерцание является абсолютным внутренним существом, представляющимся им в форме чего-то объективного, оно остается для них скрытым и не соединяется с их индивидуальностью и их сознанием.

Другая польза состоит в соответствии с их модусом в негативном; на стороне первого сословия также полагается труд, но труд абсолютно безразличный, труд управления и отваги. Соотносясь с другими сословиями, или наличествуя в них, этот труд есть гарантия их собственности и владения — абсолютная же гарантия состоит в том, что сам труд, по крайней мере, второе сословие, свободен от отваги.

b) Сословие добропорядочности существует в труде во имя потребности, во владении, произведенных продуктах и собственности. Так как единство, которое наличествует в этих отношениях, есть нечто совершенно идеальное, мысленное, направленное на сохранение различия, то реальность оно обретает только в народе. Оно есть абстрактная бессодержательная сила вообще, лишенная мудрости; его содержание становится через случайность реальных вещей и произвол, каковой полагается в них — в добыче, приобретении, в договорах и т. д.

Всеобщее правовое начало этих отношений выступает в качестве реального физического насилия, направленного против особенности, которая хотела бы негативным образом существовать вопреки ему. Эта погруженность во владение и особенность перестают здесь быть рабством по отношению к абсолютному безразличию; она лишь в известной мере лишена различий; безразличие, иными словами, является формальным, личное бытие рефлектировано в народе, и владеющий благодаря этому своему своеобразию не поражается в своем существе, следовательно, не впадает в личную зависимость; наоборот, его отрицательное безразличие полагается как нечто реальное, ‒ таким образом, он является гражданином, bourgeois, и признается в качестве всеобщего. В первом сословии уничтожается вся особенность индивидуальности; по отношению ко второму сословию оно также выступает в качестве всеобщего, или по крайней мере само себя так определяет, но во имя прочности своего владения остается лишь формально всеобщим, абсолютно единичным.

Поскольку труд точно так же становится всеобщим, то в силу того, что он направлен на целокупность потребности лишь согласно понятию, а не по своей материи, всеобщая зависимость полагается в результате удовлетворения физической потребности. Стоимость и цена труда и продукта определяются в соответствии со всеобщей системой всех потребностей, и произвол в установлении стоимости, который основывается на особой нужде другого, а также неизвестность относительно того, необходим ли избыток другому, снимаются полностью.

Всеобщность труда, или безразличие всех видов труда, полагается в качестве его среднего термина, с которым он сравнивается и в который может непосредственно превращаться всякое единичное в качестве реального, д е н е г; подобно этому активный всеобщий обмен, действие, которое опосредует особенную потребность и особенный избыток, представляет собой  торговое сословие, высший момент всеобщности в обмене произведенного и добытого. То, что оно производит с целью включить это в особенный наличный избыток и сделать его благодаря этому всеобщим, а также то, что оно меняет, также есть деньги, или всеобщее.

Там, где обмен, или вообще передача собственности другому, становится идеальным – отчасти благодаря всеобще известному владению чем-либо, всеобщая известность чего препятствует передаче, поскольку на этой известности частично покоится собственность и ее гарантия, отчасти же благодаря эмпирическому расхождению актов обмена во времени,– эта идеальность, благодаря тому что от этого зависит вся мощь государства, полагается реально, как если бы то, что должно произойти, происходило действительно, и эмпирическое явление обмена становится безразличным. Столь же безразличным становится и эмпирическое владение или невладение, когда от более или менее тесного соотношения индивидуума с вещью зависит, является она его собственностью или нет. И то, и другое вместе конституируют справедливость в отношении вещной собственности.

Нанесение личного ущерба, которое, будучи бесконечным по природным возможностям, оказывалось делом чести, полностью делом всего лица, становится в реальной системе определенной абстракцией нанесения ущерба, ибо, так как безразличие индивидуума является здесь абсолютным безразличием, народом, а последний не может стать понесшим ущерб, то не остается ровно ничего, кроме определенности и особенности ущерба. Таким образом, в лице какого-либо гражданина всеобщее несет лишь весьма незначительный ущерб и мстить оно должно весьма незначительно; иными словами, оно рискует вообще оставить особенность в стороне, снять ее, а именно ‒ поместить наносящего ущерб среди точно таких же. Таким образом, месть превращается в наказание, тогда как прежде она была неопределенной и принадлежащей сфере чести и целостности. Теперь она исходит от народа, ибо место оскорбленного лица (особенного) занимает абстракция, но вместе с тем реальная всеобщность, а не его живая всеобщность, всеобщность индивидуума.

Но живой целокупностыо добропорядочности является семья, или природная целокупность, а также наличие собственности и средств пропитания, которое, насколько возможно, гарантирует эмпирическую целокупность жизни и воспитание детей. Это сословие не способно ни на добродетель, ни на отвагу, которые свойственны лишь свободной индивидуальности. Добропорядочность же во всеобщности ее сословия существует без индивидуальности, и в своеобразии ее отношений ‒ без свободы.

Высшее, чего добивается это сословие посредством своей производительной деятельности, это отчасти вклад, идущий на потребности первого сословия, а отчасти помощь нуждающимся. И то и другое в какой-то мере являются отрицанием его принципа: первое ‒ по отношению ко всеобщему, находящемуся в соответствии с понятием, второе ‒ по отношению к особенному, находящемуся в соответствии с нуждой. Первое, всеобщее пожертвование, лишено жизненности, тогда как второе, более жизненное пожертвование, лишено всеобщности.

Внутреннее отношение семьи определяется точно так же согласно понятию. Всякая личность, будучи абсолютным лицом, связывается с главой дома через нужду в качестве слуги только с помощью контракта и на определенное время; ибо, как абсолютное лицо, каждый в состоянии достигнуть живой целокупности и стать главой дома. Именно это отношение имеет место, когда налицо связь менее личная, соответствующая определенным видам службы и труда.

с) Сословие грубой, необработанной нравственности,— это к р е с т ь я н с к о е сословие. Форма потенций для него такова, что хотя оно и наличествует также в соотношении с физической потребностью в системе всеобщей зависимости, но является более патриархальным, его труд и промысел образуют целокупность, которая охватывает наибольшую массу населения.

Труд этот по характеру своему не является ни всецело разумным, ни имеющим в виду изготовление вещи непосредственно для потребности, напротив, он более опосредован и связан с землей или с животным, с чем-то живым, потенцией чего завладевает труд и таким образом определяет живое, которое производится, однако, для себя самого.

Нравственность этого сословия состоит в доверии к абсолютному сословию в соответствии с целокупностью первого сословия; этим доверием должно обладать всякое отношение и всякое воздействие, ибо грубая нравственность крестьянского сословия может наличествовать лишь в доверии или, будучи принужденной, быть открытой для разделения поведения на единичные поступки. Во имя своей целокупности сословие способно даже на отвагу, и в этом труде, и в случае смертельной опасности может присоединиться к первому сословию.

                                                                                 II. ПРАВИТЕЛЬСТВО

В рассмотренных выше потенциях система нравственности представлена в ее покое, в качестве для себя органического, или таким образом, что неорганическое включает себя в самого себя и образует в своей реальности систему. Данный же раздел рассматривает, как органическое различается по отношению к неорганическому, познает различие всеобщего и особенного, и то, каким образом помимо этого существует абсолютно всеобщее, которое постоянно снимает и производит это различие, или подводит «абсолютное» под абсолютное понятие, ‒ как существует абсолютное  движение, или процесс нравственной жизни. Это движение, распространяющееся в развертывании всех потенций и, собственно, только полагающее и порождающее это развертывание, должно быть представлено в этих потенциях; и так как существо рассматриваемой здесь потенции составляет различие всеобщего и особенного, но вместе с тем и снятие такового, и это органическое движение должно иметь реальность, а реальность всеобщего состоит в том, что оно существует как множество индивидуумов, то эта противоположность должна, таким образом, познать, как всеобщее существует реально, или в действиях индивидуумов, когда последние существуют на самом деле во всеобщем и в безразличии, и в разъединении получают такое движение, что благодаря ему особенное становится подведенным под всеобщее и просто равным ему.

В аспекте власти всеобщее в его реальности превосходит особенное, ибо, в какой бы потенции оно ни наличествовало, правящее начало формально является абсолютно всеобщим; власть целого зависит от этого. Но в то же время правительство положительно должно быть абсолютно всеобщим, благодаря чему оно является абсолютной

потенцией; вопрос всецело заключается в том, выступает ли правительство по отношению к особенному в качестве

потенции или индивидуумы необходимо существуют во всеобщем и нравственном.

Это формальное определение понятия конституции, реальность всеобщего, поскольку оно находится в противоположности к особенному и, следовательно, выступает в качестве потенции и причины, в то же время как целокупность оно должно познаваться в развертывании потенций одной из другой; и эта система,— определенная в соответствии с необходимостью, в которой эти потенции разъединяются, и определяющая одновременно, каким образом в разъединении для каждой из этих определенностей образуется потенция правительства,— есть

настоящая конституция. Истинно нравственная целокупность должна быть направлена на это разъединение, и понятие правительства должно быть представлено как мудрость конституции, так чтобы форма и сознание были такими же реальными, существовали в качестве абсолютного в форме тождества и природы; целокупность существует только как единство существа и формы, ни одно из которых не может отсутствовать. Грубость конституции, в которой ничто не различено, но каждое единичное предписание непосредственно выражает целое как таковое, есть лишенность формы, снятие свободы; ибо последняя существует благодаря форме и посредством того, что каждая отдельная часть, хотя и подчинена системе целого организма, в своей определенности существует самостоятельно, для себя. Поэтому это правительство делится на абсолютное правительство и на правительство единичных потенций.

                                                                     А. Абсолютное правительство

Оно как бы непосредственно являет собой первое сословие, так как это сословие представляет собой абсолютную потенцию для других, реальность абсолютной нравственности и реально созерцаемый дух других, другие же существуют в особенном. Однако само оно является сословием по отношению к другому сословию, и должно наличествовать нечто более высокое, чем оно само, и его отличие от другого.

Разумеется, в качестве абсолютной всеобщей реальности оно является абсолютным правительством; но органическая природа направлена на уничтожение и усвоение неорганической природы, она поддерживается благодаря самой себе, благодаря внутреннему духу, который полагает органическую природу и ее отблеск в виде природы неорганической. Она должна быть понята как абсолютно всеобщее, а уничтожение неорганической природы посредством органической и также превращение первой в возможность существования последней необходимо ориентированы на особенное, Она есть в себе особенное, но включенное в понятие и в бесконечность понятия,— это и есть ее существование.

Точно так же абсолютное сословие является нравственной органической природой по сравнению с неорганической природой [относительного сословия] и уничтожает ее в сфере особенности, так что относительное сословие должно обеспечивать абсолютному сословию жизненные потребности и отдавать ему свой труд, чтобы оно индивидуализировалось в созерцании по отношению к этой своей противоположности и в силу того, что оно есть сословие, содержало бы в своем сознании специфику второго и грубость третьего, полагая себя отличным от них и

сохраняя чувство своей высокой индивидуальности, или гордость, которая как сознание благородного уже содержит в себе сознание неблагородного и деяние неблагородного, что есть одно и то же.

Эта духовная и физическая индивидуализация полагает отношение органической природы к неорганической, и бессознательное ограничение этого движения, и уничтожение последнего должно сознательно полагаться в нравственном, выступать как рожденный и явившийся средний термин, оно не должно оставаться предоставленным

самому себе или не удерживать форму природы, а должно стать точно познавшим границы подлежащей устранению особенности. Но такое познание есть закон.

Движение первого сословия по отношению к другому включено в понятие благодаря тому, что оба обладают реальностью, оба ограниченны, и эмпирическая свобода одного так же, как и другого, устраняется; абсолютной

поддержкой всех сословий должно быть правительство, и, по своему понятию, оно, собственно, не может принадлежать никакому сословию, так как оно является безразличием всех. Следовательно, оно должно состоять из тех, кто имеет реальное бытие как бы данным в сословии, кто как бы живет в идеальном сословии, это старцы и жрецы, которые собственно суть одно.

У старца исчезает самоконституирование индивидуальности. В ходе жизни он утратил момент формы и реальности, и у порога смерти, которая полностью включит индивидуум во всеобщее, старец существует уже наполовину умершим. Но лишь в результате потери реального индивидуальности, особенного, он способен быть вне своего сословия, которое есть форма и особенность его индивидуальности, в безразличии возвышаться над всем и сохранять целое во всех его частях и посредством их всех.

Сохранение целого может быть поставлено в зависимость лишь от наиболее безразличного, от бога и природы, жреца и старца; ибо всякая другая форма реальности находится в различии. Однако безразличие, которое создает природа в старце и бог в жреце, представляется безразличием, лежащим вне нравственности, а нравственность— ищущей убежища вне своей сферы в природе, в бессознательном. Но так должно быть потому, что здесь речь идет о реальности, а реальность свойственна природе и необходимости. Нравственности же свойственно познавать природу и объединить себя с теми ее потенциями, которые формально выражают для себя определенность нравственной потенции.

Природа ведет себя здесь как орудие. Она является опосредующим звеном между определенной идеей нравственного и ее внешним выявлением. В качестве орудия в соответствии с идеей она должна наличествовать для себя без нравственного содержания, но, соответственно формальной потенции и определенности, быть согласной с идеей; или, само ее содержание есть не что иное, как именно возможность, негативное нравственной определенности. Последняя, положенная идеально, нуждается в орудии, или ее субъективная реальность, ее более непосредственное, в большей мере включенное в единство, более безразличное к ней тело может быть рассмотрено для себя в качестве ее орудия; а для идеи, положенной идеально, в противовес реальности, это ее тело представляется в качестве случайного для нее, в качестве чего-то приспособленного, привходящего и согласующегося.

В природе душа непосредственно образует себе свое тело, и одно не может быть положено или понято без другого. С самого начала, бессознательно, без разделения имеется одно. В нравственном же разделение души и тела есть главное, а тождество представляет собой целокупность, или является реконструированным. Таким образом, тело должно искать для идеального как наличного, формального, отрицательное в себе и связывать их; и существо конструкции правительства заключается в том, чтобы отыскать для определенности души, или нравственной определенности, реальность которой надлежит познать, то, что существует вне различия, но в то же время с учетом того, что, когда нравственная определенность налицо, это орудие не является ни всеобщим, ни адекватным многим другим, но существует единственно лишь для этой определенности: ибо в силу этого орудие стало, с одной стороны, ограниченным в отношении своей природы, а с другой стороны, оно для того, из-за чего оно является ограничивающим, выступает как потенция вообще, сверхсила, хотя по существу и духу не является с ним единым. Оно должно обладать общей с ним цельной формой, быть единым с ним, соотносясь с особенностью, или иметь с ним один и тот же интерес, только чтобы противоположность правящего по отношению к управляемому выступала внешней формой безразличного по отношению к различному, всеобщего — по отношению к особенному.

Таким образом, старость есть тело абсолютного безразличия по отношению ко всем сословиям. Она лишена индивидуальности, которая есть форма всякого единичного человека, и хотя жречество существует как безразличие,

не вверенное природе, а отнятое у нее и уничтожающее вместе с самостоятельностью индивидуальное, нужно отметить, что, с одной стороны, старцы первого сословия вели божыо жизнь, а, с другой стороны, старец первого

сословия сам должен быть жрецом, жить как жрец в переходном состоянии от зрелости к более преклонному воз-

расту, и таким образом должна родиться абсолютная, истинная старость; с третьей стороны, истинный жрец также нуждается во внешней старости как своем теле, его совершенство не может быть положено вопреки природе в более ранний возраст, а должно ждать самого преклонного.

В этом высшем правительстве положено просто сохранение, абсолютное отношение, целое; оно представляет собой абсолютный покой в бесконечном движении одного и того же и в соотношении с самим собой. Мудрость этого правительства направлена на жизненность всех частей, и эта жизненность есть жизненность целого и существует

только благодаря ему. Но жизненность целого есть не абстракция жизненной силы, а абсолютное тождество в

различии, абсолютная идея. Последняя же в своем абсолютном, высшем обнаружении есть не что иное, как отношение сословий, созданное в первой потенции. Налицо абсолют в виде всеобщего без какой бы то ни было определенности, которая имеет место в особенных потенциях.

Эта свободная от различий идея высшего правительства не облекается ни в какую форму особенности, которая представляется в разветвлении целого на его соподчиненные системы. Она не должна повторять в них эту идею;

ибо в противном случае она стала бы формальной их потенцией; наоборот, после того как установлено это различие сословий, она направлена на то, чтобы сохранить его. Таким образом, в этом отношении она является, по своему действию, отрицательной, ибо сохранение живого является отрицательным. Она есть правительство, значит, противоположна особенному; абсолютная положительная душа живого наличествует в целом самого народа. Поскольку она есть правительство, она наличествует в противополагании и явлении. Как таковая она, следовательно, может быть лишь отрицательной.

Но это абсолютное отрицание всего того, что могло бы противоречить абсолютному отношению абсолютной идеи и ликвидировать различие сословий, должно иметь верховный контроль над способом, которым определяется какая-либо потенция. Само собой разумеется, из него не следует никакого предписывания какой-то потенции ни в силу того, что он устанавливает себя, ни в силу того, что он желает утвердить себя там, где он ограничен движением более высокой потенции, или вообще так, чтобы он еще оставался существовать, или так, чтобы он на какое-то время полностью был снят.

То, что могло бы иметь влияние на нарушение отношения или помешать более свободному движению более высокой потенции, является в абсолютном смысле органичным и находится в компетенции высшего правительства. Однако его отрицательную роль нельзя усматривать лишь в том, что оно ведет себя как чисто надзирающее учреждение, что оно отрицательно — в запрещении, посредством вето; наоборот, его отрицательное есть его существо, но эта деятельность правительства и его отношение к особенному, или его явление, положительно и именно постольку, поскольку оно выступает против особенного. Таким образом, оно является законодательным, предписывающим там, где развивается отношение, которое хочет организоваться ради себя самого, или там, где до этого незначащая сторона постепенно развивается в свою безграничность и начинает становиться властной. Прежде всего оно должно принимать решение во всех случаях, где приходят в столкновение различные права системы и наличная ситуация делает невозможной ее в ее положительном существовании.

Формальную идею абсолютного правительства можно встретить во всех системах теории и действительности, а именно — органическую центральную власть, выступающую в качестве хранителя конституции. Но

а) такая идея — подобно фихтевскому эфорату ‒ в своей отрицательной позиции совершенно формальна и пуста,

β) и, кроме того, ей приписана возможность произвольного контроля над правлением со стороны всякого единичного человека, следовательно, налицо грубое смешение в ней всеобщего и единичного. Центральная власть должна быть властью над всем, следовательно, действовать повелевающе, являя могущество, и в то же время не быть как сила ничем;

γ) абсолютное правительство является неформальным, а значит, истинно верховным лишь в силу того, что оно предполагает различие сословий. Если оно не предполагает его, то вся сила реальности как бы сваливается в ком, хотя бы он и был в себе каким-то образом расслоен, и грубость этого смешения в конце концов обнаруживает себя как грубая и неразумная сила. В нем не может быть никакого истинного, объективного различия, и то, что должно возвышаться над его различиями, есть чистое ничто; ибо абсолютное правительство, чтобы быть абсолютной идеей, полагает абсолютно бесконечное движение, или абсолютное понятие. В последнем должны быть различия, и поскольку они в понятии, они должны, следовательно, быть всеобщими π бесконечными, быть системой; возможным в этом плане является лишь абсолютное правительство и абсолютное живое тождество, но воплощенное в явление и реальность.

Внешней формой абсолютной власти правительства является то, что оно не принадлежит никакому сословию,

несмотря на то, что произошло из первого. Оно должно происходить от первого сословия; ибо в реальности грубое, лишенное мудрости, лишенное различия живое тождество есть «третье», третье сословие; второе же из них то, в котором фиксируется различие, но которое, однако, соединяя с собой единство как формальную всеобщность,

имеет его тем не менее парящим над собой. Первое же сословие является ясным, чистым, как зеркало, тождеством, духом прочих, но благодаря тому, что оно фиксировано в противоположности, оно является бесконечной стороной, другие же — конечной. Но бесконечное ближе абсолютному, чем конечное, и, если можно так сказать, поднимаясь снизу вверх, оно возносится из бесконечности, которая есть его формальная, отрицательная сторона, вперед и выше.

Это правительство есть абсолютная потенция для всех сословий, поскольку оно находится над ними; его власть, в силу которой оно является потенцией, ‒ это не что-то внешнее, благодаря чему оно само было бы особенным, противостоящим особенному, имело бы армию или что-то иное в качестве исполнителей своих предписаний; наоборот, оно совершенно лишено противоположного, у него нет ничего, по отношению к чему оно могло бы полагаться как особенное и в силу чего само правительство могло бы стать особенным ‒ оно является исключительно лишь всеобщностью по отношению к особенному, и в качестве такого абсолютного, идеального, всеобщего, по отношению к чему все остальное является особенным, оно есть явление бога. Его слова суть божьи изречения, и оно не может являться и быть ни под какой другой формой.

Оно есть непосредственное жречество всевышнего, в святыне которого оно держит с ним совет и получает его откровения; все человеческое и всякая иная санкция здесь сняты.

Не существует ни объяснения, что такое насилие должно быть наносящим вред, ни избрания целого народа в качестве божьего представителя, что может придать насилию святость; напротив, правительство присваивает такое санкционирование себе.

Выбор и объяснение есть действие, оно исходит из свободы и из воли и, значит, с таким же успехом может быть снова отвергнуто. Сила принадлежит эмпирической сознательной воле и умыслу, и каждая такая единичность, и действие избрания существуют во времени, являются эмпирическими, случайными и подлежат и должны подлежать * упразднению. Народ не связан ни своим словом, ни своим действием, ни своей волей, ибо все это исходит от его сознания и его единичности, а абсолютное правительство является божественным, санкционированным в себе и не созданным, а просто всеобщим. Но всякое деяние в нем идет как бы от свободы и воли.

                                                                       В. Всеобщее правительство

Абсолютное правительство есть покоящаяся субстанция всеобщего движения, всеобщее же правительство есть его

причина, или всеобщее, поскольку оно противостоит особенному в форме особенного, но в то же время по своему

существу является всеобщим и во имя своей формы определяющим особенное.

Но так как всеобщее правительство соотносится с движением, а последнее существует в индивидуальности, форме, в отношении, то предметом и содержанием всеобщего правительства является всеобщее состояние. Ибо существом абсолютного правительства является абсолютное постоянное; всеобщему правительству может быть свойственно лишь формально всеобщее, всеобщая акциденция, определенность народа в данное время. Ибо сама эта определенность не должна быть абстракцией, чем-то, что в своей реальности всецело принадлежит особенности и не является какой-либо склонностью и особенностью всеобщего, как, например, то, что каждый живет, одевается и т. д. Такие определенности в качестве всеобщего являются лишь абстракциями и потребностями единичного человека; но то, что здесь наличествует как всеобщее, является потенцией, подводит под себя целое и делает его потенцией,— это составляет предмет всеобщего правительства. Оно заботится о потребности, которая является всеобщей, и о потребности во всеобщем.

Движение целого есть постоянное разъединение всеобщего и особенного и подведение последнего под первое. Но это особенное есть существующее разъединение, и в силу этого в нем самом моменты абсолютного, или форма, запечатлены как вне- и рядоположенные; так же многообразно определяется и движение.

Особенное, по отношению к которому движется всеобщее, в потенции обращенного вовне различия и скрытого тождества, определяет движение как направленное на уничтожение; ибо то, что полагается просто как особенное и не может породить тождество, следовательно, не является абсолютным понятием, интеллигенцией, может стать единым и всеобщим лишь только через уничтожение.

Но особенное даже как абсолютное понятие и как органическая целокупность, как народ есть особенное, и поэтому не считаются противостоящими друг другу, поскольку полагаются идеально как отрицаемые, ‒ сторона отрицания абсолютного понятия,‒ а не идеально ‒ как существующие. Народ, который не находит себя признанным, должен добиться этого признания через войну и колонии.

Но конституирующая себя индивидуальность во втором случае (колонии) сама не является потенцией, которая растворяет в себе свое неорганическое, абсолютное понятие, которое противостоит ей, и делает его реально абсолютно единым с собой. Лишь благодаря войне существует признание, идеальное приравнивание; истинное живое.

Так как правительство представляет собой подведение особенного под всеобщее, то в этом понятии моменты всеобщности, противополагаемой особенному, а затем и субсумция могут стать различными, и эта субсумция опять же является двоякой, а именно ‒ идеальной и реальной, такой, где имеется формальная всеобщность, под которую полагается особенное; это истинная всеобщность, вместе с которой особенное полагается как единое. Имеются моменты, которые должны пониматься как различные виды государственной власти; полагание всеобщего ‒ как законодательная власть; идеальное субсумирование ‒ как судебная власть вообще, как справедливость; реальное субсумирование ‒ как исполнительная власть (Кант понимал реальную субсумцию, или вывод умозаключения, как судебную власть, а идеальную субсумцию, или меньшую посылку, как реальное субсумирование, как исполнительную власть).

Всякое реальное, или живое, движение есть тождество этих трех моментов, и в каждом акте правительства все три объединяются. Имеются абстракции, которым не может быть дана никакая собственная реальность, которые, иными словами, не могут конституироваться и организоваться как форма власти. Законодательство, судопроизводство и исполнение являются чем-то совершенно формальным, пустым, бессодержательным. Реальными их делает содержание; но благодаря соединению формы и содержания каждое непосредственно может стать тождеством всеобщего и особенного, или в качестве движения подведением особенного под всеобщее, следовательно, движение объединяет в себе все три момента.

Но эти абстракции, конечно, могут сохранить реальность, если каждая для себя будет соотнесена с индивидуумами, которые ограничиваются ею. Но, кроме того, истинная реальность абстракций наличествует в индивидууме, который объединяет три эти абстракции; иными словами, так как вывод, исполнительная власть, является этим объединением, то оно, собственно, всегда является правительством, а существование других, чистых абстракций, чистых форм деятельности зависит от исполнительной власти, и только последняя есть правительство; и после произведенных различий и учрежденных безвластных форм власти снова возникает первая задача — познать исполнительную власть не как таковую, а как правительство.

Движение народа потому является правительством, что движение как таковое есть нечто формальное, поскольку в нем не определено в себе и для себя, какой из народов, находящихся в движении, является потенцией, а какой ‒ особенным; и представляется случайным, что движение обладает отношением; напротив, в движении народа всеобщее и особенное просто связаны друг с другом, и абсолютно всеобщее, а тем самым и особенное, определено просто как таковое.

Органическое движение должно быть познано в той мере, в какой созерцание субсумирует понятие и в какой понятие субсумирует созерцание. Но поскольку движущееся существенным образом органично, то это различение насквозь формально. Созерцание, которое субсумирует понятие, само является абсолютным понятием, а понятие, которое субсумирует созерцание, само есть абсолютное созерцание. Явление этой формы этой противоположности существует вне самого органического; противоположность существует в рефлексии относительно движения. Для самого органического она полагается таким образом, что оно, поскольку понятие выступает как субсумирующее, полагается как индивидуум, как единичное существо для себя, а по отношению к другим индивидуумам, составляющим народ,— как единичное существо просто; поскольку же созерцание является субсумирующим, т. е. поистине реально субсумированным становится понятие, поскольку налицо всеобщее в-себе, определяющее в особенном, органическое уничтожается. Поскольку существует народ, целокупность, на него направлено собственное внутреннее особенное. Его «собственное» и есть это особенное, поскольку всеобщее положено здесь как всеобщее в-себе.

Как уже сказано, это разъединение является формальным. Само движение есть не что иное, как смена обоих этих подчинений. Из подведения под понятие, где противоположности суть единичное, возникает безразличие, и оно идеально созерцает единичное,‒ следовательно, кроме органического, также и законы как нечто свойственное безразличию, но к тому же еще в форме особенности ‒ до тех пор, пока не станет созерцать его также и реально, как самого себя, или пока не воссоздастся абсолютное тождество.

Подведенность была бы абстракцией отношения к чужим народам как индивидуумам; однако органический процесс непосредственно является идеальным снятием этого различия, или определенность становится непосредственно собственной определенностью народа, различием в нем самом, и живое движение снимает его абсолютно.

Следовательно, нельзя [дать] никакого абсолютного основания для деления; внутреннее правление и правление, обращенное вовне; нет никакой органической системы, понятой во всеобщем, подчиненной, но в то же время сущей для себя; папротив, моменты абсолютного созерцания должны познаваться как органические, они сами должны быть системами, в которых указанные формы являются подчиненными извне и внутри. Эти моменты нуждаются в том, чтобы быть системами, обладать всецело извне, в рефлексии, различием, а в себе ‒ абсолютным тождеством в самом себе, чтобы оно возвышалось над ними, но не как таковое, а лишь как форма.

П е р в а я система движения в целокупности является, следовательно, такой, что абсолютное тождество скрыто в ней.

В т о р а я представляет собой выдвижение на передний план попеременно одного по отношению к другому, всеобщего и особенного и, таким образом, подвижную двойственную систему: и л и существует то, что остается особенным, а всеобщее, следовательно, существует лишь формально, и л и существует исключительно то, что является всеобщим, и оно полностью растворяет в себе особенное. Первое есть справедливость и война, второе — воспитание, образование, завоевание и колонизация.

                                                      а. [Первая система правления. Система потребности]

Выше система потребности уже была рассмотрена формально как система всесторонней физической взаимозависимости. С точки зрения целокупности своей потребности никто не существует для себя самого. Труд индивидуума, или то, каков способ, которым он может удовлетворить свои потребности, не обеспечивает ему этого удовлетворения. Чужая сила, над которой он не властен, от которой зависит, определяет, станет ли для него избыток, которым он владеет, целокупностью удовлетворения. Стоимость избытка, т. е. то, что выражает соотношение избытка с потребностью, независима от него и непостоянна.

Эта стоимость сама зависит от совокупности потребностей и от избытка как целого; и это целое представляет собой некую трудно познаваемую, невидимую, не поддающуюся учету силу, потому что она соотносится с количеством, суммой бесконечно многих единичностей, и с качеством, составленным из бесконечно многих количеств. Это взаимное влияние единичного на целое, которое состоит из единичных, и затем целого как идеального на единичное как определяющее стоимость является непрестанно вздымающейся и падающей волной, где единичность, определяемая через целое в качестве обладающей высокой стоимостью, увеличивает его массу и благодаря этому в целом возникает избыток, включенный в потребность как целое. Благодаря этой определенности появляется безразличие целого, рассматриваемого как некое количество всякого рода качеств, как соотношение таковых, и это соотношение подвержено изменению. Эти прочие качества необходимы в соотношении с избыточной единичностью; последняя, прежде обладавшая более высокой стоимостью, теряет свою значимость. В силу того что каждый единичный вид избытка в целом делается безразличным и посредством этого включения в целое, соответствуя общей потребности, оказывается вынужден ограничиваться своим местом и стоимостью, так мало людей, которые определяют стоимость, а также свой избыток как свою потребность, и их можно считать независимыми, находящимися вне отношения ко всем прочим, когда в этом есть нечто устойчивое и надежное.

Так в этой системе появляется правительство как бессознательное, слепое целое потребности и видов ее удовлетворения. Но этой бессознательной, слепой судьбой должно завладеть всеобщее, и должна появиться возможность возникновения правительства. Это целое лежит не в сфере непознаваемого, а в обширных, рассматриваемых в массе отношениях. Возможность познания существует потому, что стоимость, всеобщее, должна быть суммирована полностью из атомов, в соотношении с единичными видами, которые таким путем образуют из себя компоненты, отличающиеся лишь степенью. Но, исходя из ценности самого вида, можно познать, каким образом избыток находится в отношении с потребностью, и это отношение, или стоимость, имеет свое значение как в плане того, является ли производство такого избытка возможностью целокупности потребности и может ли человек этим прокормиться, так и в плане всеобщности ‒ не является ли эта ценность какого-либо вида потребности несоразмерной самой целокупности, для которой она является потребностью.

И то и другое должно быть определено из созерцания, из целого того, в чем необходимо нуждается человек; что у народа считается в среднем необходимым для его существования, можно узнать, отчасти исходя из простой природы, из различий в климате, отчасти из природы, подвергшейся обработке. Благодаря природе само собой, при незначительных колебаниях, сохраняется точное равновесие; если же оно под давлением внешних обстоятельств нарушается, оно восстанавливается с помощью более сильного колебания. Но именно в последнем случае управление природой, которая производит такое движение в сторону перевеса чего-то, должно посредством эмпирических случайностей, быстрее (как в неурожайные годы) или медленнее (как при подъеме того же труда в других краях и при дешевизне, которая снимает там соразмерное отношение избытка к целому) — утвердить действующее и противодействующее и, так как природа сняла спокойную середину, утвердить ее и достигнуть равновесия. Ибо колебание стоимости какого-либо избытка и неспособность такового представить целокупность потребности, поскольку с этой способностью часть народа связывала в доверии к всеобщему свое существование, разрушает последнее и обманывает доверие народа.

Правительство есть реальное обладающее властью целое, которое безразлично по отношению к частям; оно не является абстракцией и, значит, вполне безразлично к единичному виду избытка, с которым часть связывает его реальность, но не к существованию самой этой части. Абстракция равновесия вполне верна в том, что некий вид излишка, который не имеет больше соответствия с целокупностью потребностей, приобретает его опять, следовательно, результат будет состоять в том, что, с одной стороны, люди в значительной мере занимаются чем-либо лишь тогда, когда посредством этого они могут жить так, что стоимость излишка будет повышаться, а, с другой стороны, если потребностей слишком мало для тех, потребностью которых является этот избыток, его стоимость будет падать; однако для реальности и правительства низкая стоимость, поскольку она образует часть, физическое существование которой сделалось зависимым от целого и теперь через это целое полностью разрушается, а с другой стороны, и слишком высокая стоимость, которая начинает мешать всем в их целокупности наслаждения и удобств, угрожает интересу, от которого отвлекается абстракция равновесия, остающаяся в колебании интереса вне его как бесцельное безразличие созерцания, правительство же остается реально властвующим и определяющим различие.

Но эти эмпирические колебания и формальные, не необходимые различия, по отношению к которым правительство представляет собой безразлично властвующее, случайны, не являются необходимым, ведущим к нарушению

равновесия влечением различия.

Органический принцип этой потенции ‒ это единичность, чувство, потребность; и последняя эмпирически бесконечна. Поскольку она существует для себя и должна оставаться тем, что есть, она полагается безграничной, и так как ее природа ‒ это единичность ‒ эмпирически бесконечной. Правда, наслаждение кажется чем-то твердо определенным и ограниченным; но его бесконечность ‒ это его идеальность, и в ней оно бесконечно. В качестве самого наслаждения оно делает себя идеалом в виде самого чистого, самого облагороженного наслаждения.

Сформированное наслаждение, в котором исчезает грубость потребности, должно отыскивать или приготавливать самое благородное, и чем более различными будут его соблазны, тем больше будет труд, который они делают необходимым; ибо и то, и другое, и различие соблазнов и их безразличие, их концентрация, должно объединить в себе вместе то, что развивается реальностью природы; безучастное, которое присуще природному продукту как целокупности для себя, должно быть снято, а остаться должно лишь его различие в отношении и наслаждение.

Во внешнем отношении продукта эта идеальность наслаждения предстает затем как инобытие, как чужеродность и связывается с исключением; и как этот чужеродный, так и самый удобный, уже ранее усвоенный через определенный род подготовки вид удовлетворения вводит всю землю в расходы.

Эмпирически бесконечной представляется, наконец, идеальность наслаждения в объективированном, сдерживаемом наслаждении, во владении, и в этом плане она также снимает все ограничения. Этой безграничности противостоит особенность наслаждения и владения, и так как возможное владение, в качестве какового существует объективный момент потенции наслаждения, и труд имеют границы, являются определенным количеством, то по мере скопления владения в одном месте оно должно уменьшаться в другом месте.

Это неравенство богатства необходимо в себе и для себя; всякое естественное неравенство в состоянии выразить себя как таковое, если природное обращено в эту сторону; и стремление к увеличению богатства есть не что иное, как необходимость снять в бесконечном определенное единичное, каковое есть владение. Ремесло же, которое является более всеобщим, более идеальным, есть то, что в качестве такового приносит себе более значительную прибыль.

Но это необходимое неравенство, которое внутри ремесленного сословия, разделенного на многочисленные особые сословия, ремесла, эти последние снова делит на сословия, обладающие различным богатством и потреблением, ‒ это неравенство благодаря своему свойству, которое касается степени и способно только на определение степени, порождает отношение господства. Отдельный неслыханный богач становится силой; он упраздняет форму сплошной физической зависимости ‒ зависимости от всеобщего, но не от особенного.

Далее ‒ огромное богатство, которое равным образом связано с глубочайшей бедностью, ибо в разделении труд становится всеобщим, объективным с обеих сторон, ‒ с одной стороны, в идеальной всеобщности, с другой стороны, в реальной; и этот чисто количественный момент, вплоть до понятия единичного, неорганического в труде, непосредственно есть высшая жестокость. Основная характерная черта ремесленного сословия, состоящая в том, что оно способно на органическое абсолютное созерцание и внимание хотя и вне его находящегося божественного, исчезает, и возникает животность презрения ко всему высокому. Лишенное мудрости, чисто всеобщее, масса богатства ‒ вот что такое «в-себе»; абсолютная связь народа, нравственное исчезли, и народ распался.

Этому разрушению и своей и чужой нравственности должно в высшей степени противодействовать правительство. Внешне оно может это сделать непосредственно через препятствование высокой прибыли, и если оно принуждает часть этого сословия к машинному и фабричному труду и предоставляет его жестокости, то целое оно должно поддерживать просто в возможной для этого целого жизненностп. Совершается же это по необходимости, или, скорее, непосредственно через конституирование сословия в-себе.

Отношение физической зависимости есть абсолютное обособление и зависимость от мыслимого, абстрактного.

Конституция полагает живую зависимость, и отношение индивидуальности к индивидуальности полагает иную,

внутренне действующую связь, которая не является физической зависимостью. Это сословие конституировано в

себе, т. е. внутри своих границ оно является живой всеобщностью; то, что составляет его всеобщее, его закон и право, одновременно как сущее в индивидуумах, как реальное в них, существует посредством их воли и их самодеятельности. Это органическое существование данного сословия делает каждого единичным, поскольку в нем имеется жизненность, поскольку он един с другими; но сословие не может существовать в абсолютном единстве. Следовательно, оно делает его частично также зависимым, но нравственно, в доверии, внимании и т. п., и эта нравственность снимает элементарное, чистую массу, количество, и полагает живое отношение; богач непосредственно вынужден [смягчить] посредством допущения более всеобщего участия в нем отношение господства и даже подозрение в таковом; внешнее неравенство смягчается внешне ‒ бесконечное не делается определенностью, по существует как живая деятельность, и, таким образом, искореняется само влечение к беспредельному богатству. Эта конституция относится скорее к природе самого сословия и его органическому существу, а не к правительству; к последнему относятся внешние ограничения. Но это нечто особое, забота о существовании отдельных сословий внутри этой сферы через сопротивление бесконечному колебанию стоимости вещей. Но правительство как всеобщее само обладает всеобщей потребностью; прежде всего это, вообще, забота о первом сословии, лишенном собственности и занятия, сословии, которое живет в постоянной и абсолютной всеобщей нужде; затем — о формально всеобщем сословии, а именно о том, которое в других сословиях действует в качестве органа правительства и только во всеобщем; наконец, забота о потребности всеобщего, народа как такового в целом, например, о его жилищах и т. д., т. е. его храмах, улицах и т. д.

Правительство должно вырабатывать у себя эти потребности, но его труд не может быть не чем иным, как тем, что оно овладевает прямо готовыми продуктами без труда или само трудится и добывает. Последнее, поскольку противно природе всеобщего существовать в особенном,‒ а правительство здесь является формально всеобщим, ‒ может быть лишь владением и сдачей этого владения в аренду; тогда на его долю не выпадает непосредственный промысел и работа, но они ему достанутся в форме прибыли, результата, всеобщего. В первом же, [касающемся] овладения готовыми продуктами, готовые продукты являются готовым трудом, существуют как всеобщее, как деньги, или как наиболее общие потребности.

Они сами суть обладание единичными, и снятие этого владения должно иметь форму формальной всеобщности или справедливости.

Однако система обложений приходит в прямое противоречие с тем, что она должна быть абсолютно справедливой, что каждый человек должен внос ть вклад в величие своего владения; но это владение не является покоящимся, застывшим, а в силу приобретательскою усердия оно есть живое бесконечное, нечто неисчислимое.

Если капитал оценивается и исчисляется по доходам, то, формально говоря, это возможно, но доходы суть нечто совсем особенное, непохожее на недвижимое имущество, нечто объективное, знаемое и познаваемое. Таким образом, следовательно, отдельное владение по справедливости нельзя дебетовать, потому что оно, как единичное владение, само не обладает формой объективного.

Объективное же, недвижимое имущество, хотя здесь всегда играет роль также и особенность, нужно оценивать по стоимости, которой оно обладает в соответствии со своей производительной возможностью; так как владение в форме особенности наличествует в то же время в качестве мастерства, то этим охватывается не все, и если продукты недвижимого имущества облагаются чрезмерно, то стоимость продукта не может установиться, ибо количество его, то, от чего зависит стоимость, остается постоянным, и в той степени, в какой уменьшилось бы производство, уменьшились бы и доходы государства; намного правильнее было бы, если бы оно облагалось в растущей прогрессии и таким же образом, наоборот, сдерживался доход. Мастерство, следовательно, может в то же время внушать уважение, но не в соответствии с тем, что приносит доход, ‒ это особенное, своеобразное, ‒ а в соответствии с тем, что оно расходует; ибо то, что оно покупает, проходит через форму всеобщности из своей особенности, иными словами, становится товаром; и по той же причине, а именно потому, что количество продукта или остается постоянным, и тогда эта статья не изменяет стоимости и производящий ее трудящийся класс нищает; или, далее, если меньше производится, то меньшими становятся доходы, и на какую отрасль падает обложение, это дело случая; следовательно, оно должно распространяться на возможно большую особенность таковой. Хотя отсюда равным образом следует также и то, что сокращение потребления ‒ это как раз внешнее средство ограничить приобретение, и в налогообложении правительство имеет средство влиять на это ограничение или расширение отдельных частей.

                                       b. [Вторая система правления. Система справедливости]  

В первой системе противополагание всеобщего и особенного формально. Стоимость, всеобщее, и потребности, владение, особенное, не являются определяющими существо вещи, а находятся вне таковой. Существом остается ее соотношение с потребностью. Но в этой системе определения одного другим существенной является идеальная определенность. Соотносящаяся с потребностью вещь как собственность определяется так, чтобы в качестве этого особенного владения было, по сути дела, всеобщее, чтобы соотношение с потребностью, ‒ а потребность есть нечто всецело единичное, ‒ было чем-то признанным.

Вещь есть мое, не ее уничтоженность, а относительное тождество, в котором я нахожусь с ней, или идеальность уничтоженности (владение); эта объективность положена как субъективная, как сущее в интеллигенции. Отсюда ‒ в качестве этого тождества уничтоженность есть созерцание и не единичное, присущее данному единичному человеку, а абсолютное созерцание. Указанное соотношение имеет объективную реальность. Я есть всеобщее, нечто упроченное, имеющее бытие; это соотношение определяется как всеобщее. Средний термин, реальность этого соотношения, есть правительство. То, что отношение владения есть не только идеальное, но одновременно и реальное, есть то, что все «я» полагают это соотношение, что эмпирическое «я» соотнесения существует как все множество «я». Это множество, после абстракции его количества, есть общественная власть, и она существует как мыслящая, сознательная, а правительство здесь выступает как п р а в о с у д и е.

В качестве правосудия оно является целокупностью всего права, но при полном безразличии в отношении интереса к соотношению вещи с потребностью данного, определенного, индивидуума. Этот индивидуум является для него совершенно безразличным всеобщим лицом. Если принять во внимание чистую определенность, получается лишь всеобщее, абстракция определенного рода владения и занятия. Но справедливость сама должна быть чем-то живым и принимать в расчет лицо.

Право в форме сознания есть закон, который относится здесь к единичности. Но эта форма безразлична, хотя необходимо, чтобы право наличествовало в форме сознания как закон.

Право восходит к единичности и является абстракцией всеобщности, поскольку в нем должна заключаться единичность. Эта единичность есть либо живая единичность индивидуума, либо относительное тождество такового, либо сама жизненность индивидуума, положенная как единичность, как относительное тождество.

Таким же образом существует и отрицание единичности, которое есть отрицание посредством единичности, ‒ а не посредством абсолютно всеобщего, ‒ отрицание владения просто как такового; или отрицание живой единичности в индивидууме; или отрицание целостности живого индивидуума; второе есть насилие, третье ‒ убийство.

Абсолютное правительство могло бы помимо этого предоставить второе и третье сословие, которое существует в первом, гражданском праве, самому себе и дать ему свободу действий в его тщетном стремлении снять положенное абсолютным «конечное» владение в бесконечности; каковое усилие представляется полнотой гражданских законов, абсолютным сознанием судебного акта, так чтобы правило в форме правила было совершенным и судья стал бы чистым органом, абсолютной абстракцией данной единичности, вне жизненности и созерцания целого.

Эта ложная бесконечность должна быть устранена посредством органического в конституции; в качестве такового, в качестве органического, она абсолютно снимает всеобщее в особенном.

Органический принцип есть свобода, состоящая в том, что правящее само является управляемым; но поскольку правительство в качестве всеобщего противостоит коллизии единичностей, то это тождество должпо полагаться

прежде всего таким образом, что указанное сословие конституирует равенство, конституцию, существующие в узком кругу, в целое, в обитель, существующую среди того же бюргерства, в живое бытие единого. Затем, сообразно с действительностью, в отдельном судебном решении ‒ в соответствии с тем, что не абстракция закона должна быть абсолютом, а абстракция удовлетворенности и справедливости, сопровождаемой убеждением и согласием партий,— должно быть представлено целое бюргерства в качестве уравновешивания, принимающего в расчет индивидуумов.

Этот принцип свободы в его механическом строении понимается как организация суда и представляет собой анализ спора и решения суда.

В гражданском правосудии определенность как таковая в споре абсолютно отрицается, и определенность может стать живым пополнением, трудом, «личным».

В уголовном же правосудии нет определенности, а есть индивидуальность, безразличие к целому, жизненность, личность. Отрицание в гражданском праве является чисто идеальным, а в уголовном — реальным; ибо отрицание, которое направлено на целокупность, реально. Во владении собственностью я являюсь другим, не через хищение или кражу, а потому, что я утверждаю ее как мою и утверждаю законным образом. Так я признаю за другими право на владение; насилие же, хищение против этого признания. Они являются нападающими, выступают против целого; они снимают свободу и реальность бытия в качестве всеобщего, в качестве признания. Если преступление не отвергает признания, то оно может то, что оно совершает, с таким же успехом предоставить другому, всеобщему.

Гражданское правосудие направлено поэтому только на определенность; уголовное помимо определенности должно также снимать отрицание всеобщности и всеобщность, положенную на ее место; противоположность против противоположности.

Это снятие есть н а к а з а н и е , и определяется оно как раз в соответствии с определенностью, в которой всеобщность снимается.

                                                            I.     Гражданское наказание,

                                                           II.  уголовное наказание,

                                                          III.  война.

Здесь всеобщность и единичность едины, и существом является эта целокупность.

В I сущностью является всеобщность, во II — единичность, III является целокупностью; народ становится преступником, как он представлен во II, и приносит в жертву владение, как оно представлено в I, сражается на стороне отрицательного, как оно рассматривается в I и во II, за первым же сословием остается сама войн а - I I I .

                                                            c. [Третья система правления.Система дисциплины]

В этой системе всеобщее является абсолютным и только в качестве такового определяющим. В первой системе налицо сырое, чисто количественное, лишенное мудрости всеобщее, во второй — всеобщность понятия, формальная всеобщность, признание. Для абсолютно всеобщего, следовательно, также имеется различие, которое снимается им в его определенности, поверхностно-формальное; сущностью различенного является абсолютная всеобщность, подобно тому как в первой системе сущностью различенного является чувство, потребность и наслаждение, во второй должно быть единичное, формально абсолютное. Всеобщее, причина определяются по своему существу как особенное.

I. Воспитанние. II. Образование и дисциплина; таланты, изобретения, наука — формальное. Реальное целое, абсолютно всеобщее, в себе движущееся начало народа, нечто абсолютно обязательное, истинная абсолютная реальность науки; изобретения направлены только на единичное, так же как отдельные науки, и там, где они существуют абсолютно, как философия, они существуют все же совершенно идеально; истинное образование, предполагающее уничтожение всего мнимого, есть образующий себя, обсуждающий и сознательный народ; другое есть полиция как дисциплина в единичном. Великой школой дисциплины являются всеобщие обычаи, порядок, подготовка к войне, испытание в ней правдивости единичного человека.

III. Рождение детей; объективное становление самого себя в качестве этого народа; чтобы правительство,

народ производил другой народ. Колонизация.

d. [Свободное правление]

Возможные формы свободного правления. I. Демократия, II. Аристократия, III. Монархия.

Каждое из них может быть несвободным — I. Охлократия, II. Олигархия, III. Деспотия; внешнее, механическое есть то же самое. Различие составляет отношение правительства к подданным; то же ли самое здесь существо и только ли поверхностна форма противоположности?

Монархия представляет абсолютную реальность нравственности в индивидууме, аристократия — во многих; монархия отличается об абсолютного правления наследованием и еще большим владением, и поскольку она имеет форму абсолютного правления, но не обладает его сущностью, она является наихудшей. Демократия представляет абсолютную реальность нравственности во всех, следовательно, является смешением владения и не знает

обособления абсолютного сословия. Для абсолютного правления безразлично, существует ли оно в форме аристократии или монархии, абсолютным правлением является также и демократия в сословиях.

В монархии религия должна находиться подле монарха. Он есть тождество целого, но в эмпирической форме, и чем он эмпиричнее, чем более варварским является народ, тем большей властью он обладает и утверждается более независимо. Чем больше народ един сам с собой, с природой и нравственностью, тем больше вбирает он в себя божественное и теряет его в этой противостоящей ему религии; и проходит затем через примирение с миром и самим собой посредством утраты фантазий в иррелигиозности и в рассудке.

В аристократии это также есть, но поскольку предпочтение отдается отечественности, всеобщему понятию, здесь мало фантазии и религии.

В демократии хотя и есть абсолютная религия, но недостаточно прочная, скорее, естественная религия; нравственное связано с естественным, связь с объективной природой делает ее доступной рассудку; полагание природы как объективного ‒ эпикурейская философия; религия должна быть чисто нравственной; такова фантазия абсолютной религии, таково искусство ‒ Юпитер, Аполлон, Венера; не гомеровское, где Юпитер, Юнона ‒ это воздух, Нептун ‒ вода. Этот разрыв должен быть полным, нравственное движение бога абсолютным, не преступления и слабости, а абсолютное преступление, смерть. ‒||‒

Думаю, читатель имеет исправный текст "Системы нравственности" и ему не придется, как мне, тратить время на правку. К работе, товарищи!

                                                                                               РАБОТА

О ТРУДЕ, ЦЕНЕ, СТОИМОСТИ И ТРУДНОСТЯХ ПОНЯТИЯ И ПРИЗНАНИЯ НРАВСТВЕННОСТИ

Эта чистая бесконечность права, его неразделенность, отраженная в вещи, в самом особенном, есть его равенство с другим, а абстракция этого равенства одной вещи с другой, конкретное единство и право есть с т о и м о с т ь ; более того, сама стоимость есть равенство как абстракция, идеальная мера; находимая же в действительности, эмпирическая мера ‒ ц е н а. (Гегель Г.В.Ф. Система нравственности)

Таким образом, (марксистское) определение цены и стоимости Гегель подводит под закон нравственности. Враги учения Маркса должны признать его "Капитал" юридическим учебником бесконечного истинного права и нравственности.

Скажете: Маркс родился в 1818-ом, а Гегель умер в 1831-ом и Гегель не мог посещать марксистский кружок? Тем более верно, что Маркс и Гегель указывают на один и тот же закон стоимости как меру нравственности. Закон не имеет времени, нет нужды встречаться с Ньютоном, чтобы признать "его" закон. Маркс не марксист, Гегель не гегельянец, Ньютон не ньютонианец, Эйнштейн не эйнштейнианец. Наука есть наука. Когда Маркс сказал о себе: "Я не марксист", он имел в виду именно это: закон есть закон, а не марксизм, эйнштейнианство, ньютонианство, гегельянство, коперниканство и так далее. Или пойдете путем идеи и истины духа и природы, идеи и истины нравственности, или пойдете путем Путина, Александра III, Николая II, Михалковых, Грефов, Эрнстов, немецких русских и русских немцев, тогда приидете в места не столь отдаленные, как при Гитлере и Сталине, Ельцине и Байдене, Обаме, Клинтоне, Суркове и прочих многочисленных членах семейства килтовых горе-море-плавателей ‒ земноводных из Санкт-Петерсграда. Часть из вас они оцифруют для работ на роботов; плебеев зашкурят, как бескрылых советских млекопитающих; а рабов ‒ в формалин, для кунсткамер городов развития Петра могучего и Екатерины швабской. (Цитирую диссертацию: "Биологи, микробиологи, генетика и инженерия искусственного интеллекта; санкт-петербургская АН имени блокадника Маннергейма; тт. 1941-45, моноскрипт: «В. Мединский. Искоренение революций и потрясений в германоязычной Руси периода третьего-Рима дутысячелетних итало-франкистской и бурбоно-габсбургской империй кровососущих»; под редакцией и наблюдением генерала от инфантерии, академика ракетных наук Дм. Рогозин-Гогенцоллерна-постсоветского).

                                                    ЛУКАШЕНКЕ, ПРЕЗИДЕНТУ И АЛЕКСАНДРУ

Зачем или почему и для чего в обновленную Конституцию Республики внесен прогнивший феодальный класс частной собственности на правах гражданина? И не только класс частной собственности, но и примат права международного (!) над правом республики Беларусь. С какого такого перепугу в Конституции закрепляется право «частной собственности»? Во имя чего, кем высшим законом утверждено право феодального рабства над общественной свободой, ‒ право частной собственности над всеобщей свободой народа, который освободился от феодально-крепостнического ига, господствующего в мире под видом буржуазно-либеральных свобод и прав абстрактного человека? Разве не Октябрьская революция свергла Римскую (Российскую) империю, освободив и объединив народы в Союз ССР? Разве не народ СССР победил фашизм, объединивший весь феодальный мир, в том числе русско-прусскую феодальную банду царей, императоров, королей на войну против освобожденного пролетариата, трудящихся, народов, выстрадавших свою жизнь и свободу в борьбе с норманскими ублюдками и их "пятой колонной", всякий раз устраивающей Вандею и кровавый контрреволюционный термидор образца 1937-1941-1993 годов? Да, советский народ победил банду феодально-фашистских олигархов, перевернувших с ног на голову Советский Союз и утвердающих частную собственность, псевдо-российскую государственность неизвестной ориентации. Об этом идет речь, здесь идет борьба со старым миром, с Российской империей и с ее кузенными криптогерманскими государствами, составляющими в себе одно-единственное государство, матерь всех империй, ‒ Россию ‒ от Александров до Николаев, Борисов Николаевичей и Владимиров Владимировичей. А иначе зачем все эти памятники царям, императорам, все эти императорские колонны и регалии? К чему бы это? А к тому, что старый мир, революционно низложенный в Октябре 1917 и побежденный в войне 1941-1945, вернулся в 1991, расстрелял народ и Республику в 1993-м. Но он скрывает свое императорское нутро, царскую или императорскую, кайзеровскую, норманнскую феодально-фашистскую рожу санкт-петербургской породы неофеодального государства так наз. частной, но по существу, феодально-капиталистической, или финансово-олигархической земельной и абстрактно (фиктивно) денежной собственности уже не только на стоимость, но и на тело и душу рабов их величеств, скрывающихся за фигурами так наз. политиков так наз. демократического, так наз общества. С какого такого бодуна королевский Дворец в Минске был назван Дворцом республики? Да с такого, что Радзивиллы, Чарторыйские, Бурбоны, все ИДКД уже праздновали свою победу, заселились в свои отреставрированные за государственный счет белорусские замки и... Вот вам и ваше "И": переворот 2020 года в Беларуси называется Термидор и Реставрация совокупной идеальной Римской, в т. ч. и Российской, империи. Отсюда (или оттуда) и тридцать три (ХХХIII) богатыря ‒ для реставрации Римской (Российской, Французской, Германской, Британской, Испанской, Итальянской, Османской, Иранской etc.) империи. И вы хотите допустить и допускаете незнакомую и уже знакомую вам частную собственность не только на землю, но и в Конституцию Республики Беларусь? Не будет ни Республики, ни Беларуси, ни народа, как только минет период разброда и шатания в стане криптоаристократов совокупной идеальной Римской (Российской, Германской, Французской, Британской, Испанской, Итальянской etc.) империи. Между ними нет расхождений, только схождения: между Грефом, Швабом, Гейтсом, Байденом, Обамой, Виндзорами, Габсбургами, Бурбонами, Гогенцоллернами, между всеми императорскими домами и королевскими династиями (ИДКД) тысячелетней Римской империи, которая в очередной раз восстает из спячки после уничтожения миллионов своих рабов и плебеев, на сей раз под эгидой не только ВОЗ, но и Роспотребнадзора, повязанного искусственным интеллектом германского фашизма под грифом "Сбер" и "Антифа", изуродованными названиями Сбербанка и Антифашизма. Не находите ли вы, что в России наряду с германо-угорским, над Москвой и СПБ господствует татаро-монгольское иго? Очень даже и так. Демократический ублюдкореформатор А.Сурков при содействии немцев Миллера, Грефа, Эрнста во всех отношениях-с наёб...ют и насилуют новых и старых русских рабов Российской империи. Не находите? А вот вы возьмите и найдите. А как найдете, так и возьмите. Где памятник Дзержинскому? Вот и ответ рабам прививок от Германа Грефа, главы германских нацистов под видом русских реформаторов. Что молчишь, Путин? А тебе бы сказать да не мутить мозги: Россия ‒ нацистская блядь Третьего Рейха и третьего Рима. Между Россией и ее британскими хозяевами, императорами-кузенами, нет различия, а все внешние склоки ‒ просто игра между ублюдками русского и британского МИДов Плантагенетов (норманнов, варягов). Уж не Рюриковичей ли, так сказать, грешным делом, родственников американских президентов? Тот, кто готовил Освальда в Минске, тот же, совокупный идеальный викинг, варяг, норманнский ублюдок, разрушил СССР и главенствует в Российской империи в ее нынешнем виде. И вы хотите, чтобы он освободил Киев? От кого? От себя? От Рюриковичей? От викингов? От варягов? От норманнов? От Плантагенетов? Артисты.

                                                                                       СЛАВЯНАМ

Зеленский - не еврей, бастард, мишлинг с опущенным/вороньим веком, таким же, как у бастардов/мишлингов Израиля, США, всей Римской империи. Под видом евреев Плантагенеты (норманны, викинги, варяги) убивают человечество, а их германские вожди, в т. ч. и в Израиле, правят миром и бесплатно и тайно владеют армиями и рабами, считающими себя свободными людьми демократического общества. Рабы наслаждались музеями, но это были всего лишь дворцы королей, императоров, царей, финансируемые за счет трудящихся, которым уже не будет места под солнцем. Не так ли, господа Путин, Греф, Гейтс? Байден сказал рабам прямо: "Вы умрете!". Но вы не поверили. Не проверили. Байден сказал открыто и откровенно вам, рабам, быдлу, которое не желает верить своим господам. Музеи, в которые вы превратили их дворцы, будут стрелять пулями, ампулами и всем, чем прикажет Роспотребнадзор и Минздрав Плантагенетов Российской империи. А вы думали, что питерская фанера на Мавзолее и сброшенный памятник Дзержинскому ‒ это шутка? Нет, это пиздец! Ваш пролетарский пламенный пиздец. Извините за красное словцо.

                                                                                       УКРАИНЦАМ

                                                                    ВРЕМЯ ПРОСТОГО РАЗГОВОРА

Мочите жидов и полужидков! Это не евреи. Это мишлинги, бастарды, королевские, феодальные ублюдки. Они, как в Израиле и США, притворяются евреями. Однако в себе это германские нацисты, реставраторы Третьего рейха. Мочите их по всей Украине. Очистите мир от фашистской нечисти, скрывающейся под видом евреев, но не являющейся евреями. Что касается остального дерьма, это тоже не украинцы, а тюркские, мусульманские и им подобные ублюдки не славянской внешости и происхождения. А иначе вам кранты́ за британские гранты́.

Мое решение таково, я его уже озвучивал: восстаньте, хоть с граблями, и образуйте федеративное государство с Беларусью Лукашенко. Он выйдет к морю, вы получите "Золотую рыбку", освободитесь от норманнского ига, от викингов, от варягов, от германцев. Гоните Европу в Жопу! Не Европа это, а Рейх. Пока еще не поздно.

                                                     ЛУКАШЕНКЕ, ПРЕЗИДЕНТУ И ЧЕЛОВЕКУ

В новой Конституции убрать два основополагающих заключения, способствующих перерождению государства в феодальное и антинародное, а именно:

1. Устранить положение о равенстве всех форм собственности, т. е. исключить частную собственность.

2. Устранить положение о приоритете международного права над правом Республики Беларусь.

3. Отменить положение о равенстве идеологий партий, т. е. об отсутствии идеологии Республики Беларусь. 

Не все субъекты (единичности) народа есть народ. Среди названий, не подпадающих под определение народа, назовем следующие: феодал, помещик, дворянин, капиталист, король, царь, князь, городовой, жандарм и т. п. Народ не масса людей, а люди массы, представляющие совокупный идеальный класс, исторически не имевший государства и подчиненный классу землевладельцев, владельцев средств производства, финансовой и силовой формы господства над толпой, независимо от того, кем она себя ощущает и представляет в системе отношений господ и рабов, властей предержащих и властей неимущих. Бабарико, Шушкевич и Тихановская ‒ не народ по определению: капиталист (банк Бабарико), феодал (шляхтич Шушкевич), аристократ (политик Тихановская). В Беларуси в августе 2020 г. происходила Реставрация феодального государства, начавшаяся с развала СССР. Октябрьская революция 1917 г. вела к новому государству, где капиталист, феодал и аристократ снимали себя в форму государства трудящихся, в связи с чем понятия капиталист, феодал, аристократ были сняты в формы руководитель госпредприятия, колхоза (совхоза) и правительства (Совмин) с парламентом (Верховный Совет). [В Проекте Конституции ‒ это и ВНС (Всебелорусское Народное Собрание)].

                           НАРОД - СОЗЕРЦАНИЕ И ПОЗНАНИЕ ИДЕИ НРАВСТВЕННОСТИ

«Ненравственное эмпирическое сознание состоит в том, что между бытием всеобщего и особенного в качестве «одного», где первое есть основа, оно вставляет в качестве основы какую-то другую, единичность; в нравственности же, напротив, в сознании на первый план выступает абсолютное тождество, которое существовало до природы и было чем-то внутренним. Но созерцание этой идеи нравственности, форма, в которой она является со стороны своей особенности, есть народ. Он должен познать тождество этого созерцания и идеи».

                                                                   МЫ ‒ АБСОЛЮТНЫЙ НАРОД

                                                                                        ПОПРАВКА

                                                    БЕЛАРУСЬ ‒ ГОСУДАРСТВО НРАВСТВЕННОСТИ

                                                                    МЫ ‒ АБСОЛЮТНЫЙ НАРОД

«Идея абсолютной нравственности есть взятие абсолютной реальности обратно внутрь себя как внутрь единства, так что эта рефлексия и это единство есть абсолютная целокупность; ее созерцание - это абсолютный народ; ее понятие ‒ абсолютное бытие индивидуальностей в качестве «одного» (Einssein)». (Гегель. Там же)

                                           Конституция разума ‒ закон нраВственности

Если возьмем, например, умозаключение (не в том значении, которое оно имеет в старой формальной логике, а в его истине), то оно есть определение особенного как середины, связующей крайности всеобщего и единичного. Эта форма умозаключения есть всеобщая форма всех вещей. Все вещи суть особенные, которые соединяются как нечто всеобщее с единичным.  (Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. § 24.)

                                                         ЕДИНИЧНОЕ ‒ ОСОБЕННОЕ ‒ ВСЕОБЩЕЕ

«Чтобы познать идею абсолютной нравственности, нужно созерцание сделать полностью адекватным понятию, поскольку идея сама есть не что иное, как тождество обоих. Но чтобы быть познанным, это тождество должно мыслиться как адекватность; но в силу того, что в равенстве они разделены друг с другом, они полагаются в различии; одно ‒ в форме всеобщности, другое ‒ в форме особенности.

Чтобы, таким образом, это тождество стало полным, то, что здесь [было положено] в форме особенности, [должно] теперь, наоборот, полагаться в форме всеобщности, а то, что полагалось в форме всеобщности, теперь должно полагаться в форме особенности».  Гегель Г.В.Ф. Система нравственности.

«Однако подлинно всеобщим является созерцание, а подлинно особенным ‒ абсолютное понятие. Следовательно, каждое должно выступить по отношению к другому один раз в форме особенности, второй ‒ в форме всеобщности, один раз созерцание оказывается подведенным под понятие, другой ‒ понятие под созерцание. ... Идея абсолютной нравственности есть взятие абсолютной реальности обратно внутрь себя как внутрь единства, так что эта рефлексия и это единство есть абсолютная целокупность; ее созерцание ‒ это абсолютный народ; ее понятие ‒ абсолютное бытие индивидуальностей в качестве «одного» (Einssein)». Гегель Г.В.Ф. Система нравственности.

                                               ЭМПИРИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ ‒ НЕНРАВСТВЕННОЕ

                                                  СПЕКУЛЯТИВНОЕ СОЗНАНИЕ ‒ НРАВСТВЕННОЕ

Нравственное ‒ спекулятивное, разумное, истинное сознание состоит в том, что «на первый план выступает абсолютное тождество, которое существовало до природы и было чем-то внутренним. Но созерцание этой идеи нравственности, форма, в которой она является со стороны своей особенности, есть народ. Он должен познать тождество этого созерцания и идеи. Именно в народе полагается вообще формально соотношение множества индивидуумов, не безотносительное множество и не простое большинство...». Гегель Г.В.Ф. «СН».

Таким образом, постулировать демократию, или власть народа как власть большинства, есть профанация всего разумного и человеческого, ведущая к феодальному фашизму ультражидовской Римской империи мишлингов, бастардов, ублюдков, вассалов сеньоров, сюзененов Третьего рейха, тысячелетней Римской империи викингов, норманнов, варягов, плантагенетов и прочей всемирной нечисти, именуемой в религии антихристом, дьяволом, сатаной etc.

Я предположил, что белорусский народ в силу своей исторической традиции и бытия в СССР, может и способен вырваться из порочного круга обыденного мышления ненравственного сознания, распространенного Израилем под видом государства евреев, ставшего государством мишлингов, бастардов, ублюдков феодального фашизма под видом евреев. То же происходит в России, в современной империи Александра III и Николая II, немецких русских и русских немцев. Идет процесс Реставрации совокупной идеальной Римской  империи с реанимацией всех форм всемирного государства ИДКД (императорских домов и королевских династий). Две войны 20 века и нынешний процесс есть перманентная Реставрация ИДКД, скрывающихся за ширмой абстрактных государств, которыми якобы руководят политики и политические партии. Ублюдки те, кто это совершает и те, кто верит в это феодальный бред, в россказни о демократии и правах человека. Прежде всего познайте, что такое человек, право, власть, государство, воля, свобода, народ, познайте природу, сущность мышления; ибо вы употребляете ложные определения и понятия неистинного, конечного мышления, абстрактного созерцания и представления о благе, истории, производстве и распределении; вы называете народом безотносительное множество и простое большинство индивидуумов и, без познания, отрицая и отвергая сущность, оплевывая идею нравственности, но облизывая "частную" моральность и ее государственное право, без знания истины ломитесь в открытую дверь вашей могилы. Вместо возвышения духа к идее и истине разума, познания Абсолютной Идеи, вы препоручили себя выродкам античного Рима, Карфагена, Вавилона, Рейха и уже находитесь на гильотине Четвертого рейха, не замечая, что вы - холопы, рабы, плебеи, предавшие свои государства, вы - не свободные люди, а трусливый скот, боящийся назвать и даже представить имя тиранов, ваших душителей и убийц, столетия выпаривавших ваши мозги кострами феодальной инквизиции, последний из которых опалил вас Третьим рейхом. Жидовская гадина Израиля под личиной евреев есть нацистская сука Третьего рейха, где поганые педерасты уничтожают и подменяют этнических евреев маврами, сарацинами, афроазиатами и швабами под видом евреев. Нацисты во плоти мишлингов, бастардов, ублюдков норманнов, плантагенетов, варягов, полукровки Рима правят от имени евреев, а придурковатые «ейсифке» служат в армии феодальных фашистов, которую они называют ЦАХАЛом, не замечая, что их там же, и по всему королевству Израиля, убивают оборотни под личиной евреев. Но об этом позже. После разбора полётов или залётов Конституции Беларуси.

                      ОТСУТСТВИЕ ИДЕИ ТРУДЯЩИХСЯ ЕСТЬ ПРИСУТСТВИЕ ИДЕИ ФЕОДАЛОВ

                      ГЕРОЙ БЕЛОРУССКОГО НАРОДА ВИТОВТ ВЯЛИКИ ‒ РЕСТАВРАЦИЯ 2022

                      КОМУ ПОСВЯЩАЮТ СВОЙ ДУХ И КОГО СЛАВЯТ БЕЛОРУСЫ

                      ИЕРУСАЛИМ ПОД ВИТОВТА: ЭТО НЕ ПОЙДЕТ

               ДВОРЕЦ НЕЗАВИСИМОСТИ - ЭТО ПОДХОДИТ

 БЕЛАРУСЬ ПОСЛЕ ТЕРМИДОРА - РЕСТАВРАЦИЯ ВИТОВТОВ

 ВИТОВТА ИМЯ ВАРЯГИ ХРАНЯТ ДЛЯ БЕЛОРУССКИХ ХОЛОПОВ–ЯГНЯТ

 ПЛАНТАГЕНЕТ Ю.НАЗАРОВ: ОПУЩЕННОЕ/ВОРОНЬЕ ВЕКО

 РЕЗИДЕНТЫ МИ-6 ПО ЦЕПОЧКЕ КУРАТОРОВ ОСВАЛЬДА И ПОДРЫВНИКОВ РАДИОЗАВОДА

 ПЛАНТАГЕНЕТЫ СССР УВОДИЛИ НОУ-ХАУ И ВРЕДИЛИ. ВЗРЫВ НА РАДИОЗАВОДЕ. МИНСК

 ВО ИМЯ ИДЕИ И ИСТИНЫ. НЕ МОГУ ПОСТУПИТЬСЯ ПРИНЦИПАМИ

 НАРОД, ВО ИМЯ КОТОРОГО СВЕРШИЛСЯ ВЕЛИКИЙ ОКТЯБРЬ

                                             ЕСТЬ ТАКОЙ НАРОД!

                                             ГДЕ ТАКАЯ ПАРТИЯ?

Феодальная верхушка Беларуси вымарала не только флаг и герб Советской Белоруссии, но она устанавливает свой феодально-капиталистический строй под прикрытием защиты Победы в "Великой Отечественной войне". Им неймется, их жмет католическая феодальная жаба, крестоносный феодальный Рим, ненависть к советской власти, белорусскому народу и белорусскому советскому государству. Они протаскивают свои мерзкие планы в Конституцию с тем, чтобы довести до конца разграбление и подавление идеи белорусского народа, государства БССР, о котором эти сволочи, совершавшие августовский переворот, не вспоминают, хотя были коммунистами и возглавляли государство. Ублюдки БНФ, партийная дрянь скрытого феодализма, фашизма протаскивает на голосование свою идейную базу, а именно ‒ частную собственность, многопартийность, деидеологизацию, тогда как все это они уже проделали и ждут утверждения народом, его подписи под собственной гибелью, и перехода власти феодальным олигархам, потомкам Витовтов, Радзивиллов, Чарторыйских, Габсбургов, Бурбонов и проч. Обычный трюк этой номенклатурной партийной своры, натасканной, как геббельсовские овчарки: Наумчиков, Пазьняков, Шушкевичей, бывших секретарей обкомов партии, комсомола, в себе бывших потомками феодалов ВКЛ, Речи Посполитой, царства польского. При коммунистической форме руководства они исповедовали свою, феодальную манеру руководства холопами и присвоения продукта. Машеров им не годился, они его задавили, хоть не задушили. Их государство было формально социалистическим, в сущности феодальным, как по методу руководства, так и по форме присвоения благ. Класс феодалов сумел подчинить класс трудящихся и прикрыть свою алчность, которая прет сейчас из новой Конституции. Им нужна частная собственность, однако не нужна идеология той партии, в которой они прожили свою жизнь, скрывая свое потомственное феодальное нутро. Но народ знает больше о жизни под их гнетом. Эти угнетатели разрушили государство, которым руководили не с целью идеи и истины, а до поры до времени 1991 и 2020 годов. Мы не смогли поймать их в 1991, но поймали в 2020-м. Они лезут в щели народной наивности, надеясь, что никто не заметит их усердия в протаскивании их феодально-капиталистического или сугубо феодального интереса на законном конституционном основании, во благо народа, получающего некоторые уступки при том, что они продолжат захват государста и народа в плен их клановой шляхетской корпоративности, что частная собственность подведет черту под народом Белоруссии окончательно, навсегда и конституционно. Им нужны здоровые рабы, их должно быть больше, они даже будут иметь льготы и условия для жизни, но при условии конституирования частной собственности, соглашательства коммунистов с феодальными захватчиками государства, которое они же разрушили.  Как говорил Ленин, «Нет, этому не бывать!». А может, бывать? Ведь Ленина-то нет. И в Москве тоже. Но хоть дело его осталось? Нет, не тело. Не в жандармерии. В народе!

                                                                         КРИТИКА ЧИСТОГО РАЗУМА

о конституции республики беларусь, некогда бывшей советской белоруссией

                                              О ВЛАСТИ И ГОСУДАРСТВЕ АЛЕКСАНДРА ЛУКАШЕКО

БЕЛАРУСЬ - ГОСУДАРСТВО ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ ПОТОМКОВ ФЕОДАЛЬНЫХ КЛАССОВ

ПОЧЕМУ ФЕОДАЛЫ БЕЛАРУСИ ПЕРЕДРАЛИСЬ МЕЖДУ СОБОЙ ДЕВЯТОГО АВГУСТА 2020 года

БЕЛАРУСЬ - ТАКАЯ ЖЕ СУКА РАДЗИВИЛЛОВ, КАК РОССИЯ - СУКА АЛЕКСАНДРА И НИКОЛАЯ

                                                               ВОЙНА ЗА СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДСТВО

Частная собственность - это обман белорусского и русского народа. Власть в Белоруссии и в России имеет один и тот же корень, а именно отрицание советского государства, отрицание идеи нравственности Маркса, Гегеля и Логоса, т. е. Абсолютной Идеи. На момент августовских событий 2020 года в Белоруссии встала необходимость спасения государства и народа Белоруссии, который был втянут в нацистские преобразования постсоветского пространства, в то, что можно назвать "Мировой войной бывших советских феодалов за советское наследство".

                                                                НИКОГДА НЕ ВИДАТЬ ВАМ СВОБОДЫ

По прочтении "Системы нравственности", вы должны были убедиться в Законе нравственности, с тем чтобы не пребывать в прострациях заурядного мышления незаурядных лжецов, представлявшихся коммунистами или большевиками, в себе бывших и являющихся представителями феодальных дворянских сословий узурпаторов власти, государства и собственности. Способен ли ваш разум одолеть неодолимое для ограниченного сознания? Нет, не способен, он может только приспосабливаться к власти, а не владеть властью, как вассал приспособлен к сеньору. Уже не вопрос: "Вассал или сеньор Витовтам господин Назаров?", но государственное почитание сих предков белорусов очевидно, не как божий-, а сатанин день! И вот этим уродам вы хотите передать российское вооружение? Они и без вас вооружены достаточно против вас, но недостаточно против России русского народа.

                                                                           Никогда не видать вам свободы,

                                                                           Потому что и глаз у вас нет,
                                                                           Потому что рабы и уроды

                                                                           Тяготятся свободой планет.

                                                    О ЗАКОНЕ СВОБОДЫ ДУХА ПЛАНЕТ И ЧЕЛОВЕКА

- В чем свобода планет?

- Свобода планет ‒ в необходимости следовать назначенному курсу свободы каждой в сообществе всех планет.

- В чем свобода раба?

- Свобода раба ‒ в необходимости следовать назначенному хозяином курсу раба в сообществе всех рабов.

- Белорусский и русский раб в сообществе хозяев Беларуси господ Витовтов и России Николаев-Александров обязаны следовать назначенному хозяином (правящим классом феодалов) курсу раба в сообществе рабов. Они не должны сталкиваться с властью и обязаны следовать своим рабьим путем в государстве феодалов Беларуси и России. У них будут пайка, льготы после побоищ, устроенных феодалами Беларуси (Радзивиллы, Габсбурги, Чарторыйские) и России (Рюриковичи, Романовы, Виндзоры, или варяги, норманны, плантагенеты). С разных сторон противоборствует феодальная шайка нормандских семей, разделенная по территориальному признаку мнимой государственности, а самом деле все они подлежат одному государству - Римской империи и дерутся за наследство СССР, внутри которого наследники правили своими "республиканскими" удельными княжествами на правах партийно-хозяйственной номенклатуры. Они конституировали частную собственность, бывшую их совокупной удельной княжеской собственностью под видом государственной собственности республик СССР на уровне единого, якобы общенародного, якобы советского, якобы социалистического государства. Якобы стало независимым и самостоятельным. Но не советским, не социалистическим, не коммунистическим, а феодальным в сущности частной собственности и преимущества международного права над национальным правом народа и государства Беларуси. Незачем и нельзя скрывать: Беларусь - феодально-капиталистическое государство под видом неопределенного, безыдейного, частнособственнического государства якобы белорусского народа, но на самом деле ‒ государства с многовековой, а не советской наследственностью, государства феодальных классов, отделившихся от феодальных классов СССР, рассчитывавших на реставрацию именно феодально-буржуазной государственности бывших республик СССР, на реставрацию Российской империи, Речи Посполитой или ВКЛ, но никак не на реставрацию СССР. Этот процесс подразумевает феодальные реставрационные войны порядка средневековых, дореволюционных и контрреволюционных фашистских переворотов типа Третьего рейха над Веймарской, Наполеона над французской, Англии над американской, России над советской республикой вплоть до феодально-фашистского переворота 1991-1993 годов в СССР. Не марксисты и коммунисты получили власть в России, Белоруссии, на Украине, на территории бывшего СССР, а потомки феодальных династий, которым не по плечу и не по нутру государство трудящихся, коим формально был СССР. Они окуклились, переродились и в процессе социального метаморфоза трансформировались в феодальные удельные княжества, борющиеся за конституирование государства и права трупной, смердящей власти призрачных столетий. Они прикрываются подвигом народов СССР в Великой Отечественной войне. Но их дух воняет феодальным дерьмом на плантации частной собственности. Дерьмо в белорусской Конституции выдает себя частной собственностью, однако оно не указывает, "что" такое частная собственность, и "на что" частная собственность. Авторы не объясняют, в чем различие частной и личной собственности, почему первая, на их взгляд, лучше второй. Частная собственность есть собственность на средства производства, а не на приусадебный участок, крестьянское хозяйство или на  личную кровать. Мы видим, что феодальное королевское государство Канада, которое называют демократией, но никак не феодальным королевским государством, сделало с владельцами "частных" автомобилей, подавив их свободу, устроив геноцид рабов сначала медицинскими средствами, как в концлагерях королевств, царств, княжеств, империй Третьего рейха, а теперь перекрывая счета не только "частных собственников", водителей, но и тех, кто пожертвовал им на корку хлеба. Мы ‒ видим, а другие не видят, потому что и не могут, и не хотят видеть сущность, природу вещей: идет Реставрация ИДКД (императорских домов и королевских династий) в совокупности форм и видов власти централизованного государства феодальной воли, именно Римской империи. Корифеи русской, европейской, норманнской идеократии пикируются соображениями и воображениями, тогда как природа, сущность отношений утаивается в определении действующих сил: феодалы против трудящихся, частные собственники против частных народов, несчастных рабов, которым внушаются права человека вместо утверждения права народов на самоопределение = на государство. Когда в Конституцию протаскивается право частной собственности и приоритет международного права, это значит, что народ подписывает себе приговор и что он лишен государства, отчужден от права на суверенитет народа над государством в пользу суверенитета государства над народом. Ибо приоритет международного права над правом народа Беларуси есть не что иное, как приоритет совокупного идеального всемирного государства феодалов всех стран (совокупной идеальной Римской империи) над народом Беларуси.

                                                                         НЕ Я ОШИБСЯ, НО ТЫ ИЗБРАЛ

Разве белорус и русский - это человек? Нет! Холоп! Раб! Вот немец - человек, он повелевает, но не потому, что он повелитель, а потому, что белорус и русский - раб в себе. После победы предков над господами, над немцами белорус и русский избрали не закон планет, не всеобщее государство вселенной, а закон частной собственности как закон хозяев государства планет, которые по велению государства господ частных собственников обязаны двигаться и продвигаться по закону феодального хозяина, сюзерена или сеньора над рабами и планетой рабов. Не я ошибся, но ты избрал частную собственность, господин Александр у белорусов, и ты, господин Владимир у русских. Тогда объяснить бы вам, господа, рабам своим русским и белорусам, что руководитель, начальник, и хозяин суть разные понятия.

                                      Чем отличается руководитель предприятия от хозяина предприятия

Софистика партноменклатуры изворотлива и отягощена феодальной лирикой, когда утверждает, что хозяин - лучше, чем руководитель, и что хороший руководитель есть хороший хозяин, а хороший хозяин есть хороший руководитель. Таким образом класс словоблудия прививает народу тождество хорошего хозяина и частного собственника и вписывает право феодально-капиталистического господства в Конституцию, безальтернативно, общим списком вынуждая народ проголосовать на свою погибель за свое рабство. Как говорится, час от часу не легче.

 ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ

                                                                                   ГДЕ ЖЕ АМЕРИКА

Янки охренели, от страха наложили в штаны и во время своей общегосударственной смерти называют королей леваками. Плантагенеты, господа американской демократии, убийцы американских президентов, подрывники ВТЦ, организаторы войн в пользу Британской империи неуклонно гнут свое, а янки ведут тяжбы с нацистами, беспрепятственно разоряющими, педерастизирующими, меняющими пол трусливых сумасшедших, осмеивая недоумков перед смертью, обещанной им выжившим из ума дряхлым Джо. И они еще учат мир демократии по-американски? Где же Америка? В заднице Байдена? В переднице Обамы? В мошонке Клинтона? В яйцах BLM или еще дальше?

  РЕСПУБЛИКА БЕЛАРУСЬ КОРПОРАТИВНОЕ ГОСУДАРСТВО ПОРТУГАЛЬСКОГО ФАШИЗМА

  КОНСТИТУЦИЯ БЕЛАРУСИ: ГОСУДАРСТВО ВИТОВТА И РАДЗИВИЛЛОВ

 ДОБЫЧА ВИКИНГОВ В БЕЛАРУСИ: ГОСУДАРСТВО, НАРОД, ГОСКОРПОРАЦИИ

 ПЛАНТАГЕНЕТ Ю.НАЗАРОВ: ОПУЩЕННОЕ/ВОРОНЬЕ ВЕКО

 ПЛАНТАГЕНЕТ Ю.НАЗАРОВ: ОПУЩЕННОЕ/ВОРОНЬЕ ВЕКО

 ПЛАНТАГЕНЕТ МИХАИЛ МЯСНИКОВИЧ: ОПУЩЕННОЕ|ВОРОНЬЕ ВЕКО

 ПЛАНТАГЕНЕТ МИХАИЛ МЯСНИКОВИЧ: ОПУЩЕННОЕ|ВОРОНЬЕ ВЕКО

 ПЛАНТАГЕНЕТ МИХАИЛ МЯСНИКОВИЧ: ОПУЩЕННОЕ|ВОРОНЬЕ ВЕКО

 ПЛАНТАГЕНЕТ МИХАИЛ МЯСНИКОВИЧ: ОПУЩЕННОЕ|ВОРОНЬЕ ВЕКО

 ПЛАНТАГЕНЕТ МИХАИЛ МЯСНИКОВИЧ: ОПУЩЕННОЕ|ВОРОНЬЕ ВЕКО

 ПЛАНТАГЕНЕТ М.МЯСНИКОВИЧ: ТЕНЕВАЯ РЕТУШЬ ВОРОНЬЕГО ВЕКА

 БЕЛОРУССКИЙ РЕЙХ: ЗУБРЫ КОНСТИТУЦИОННОГО ФЕОДАЛИЗМА

 БЕЛОРУССКИЙ РЕЙХ: ЗУБРЫ КОНСТИТУЦИОННОГО ФЕОДАЛИЗМА

Estado Novo НОВОЕ ГОСУДАРСТВО ВИКИНГИ Estado Novo

Estado Novo НОВОЕ ГОСУДАРСТВО ВИКИНГОВ

ВИКИНГ АНТОНИО САЛАЗАР ‒ ОПУЩЕННОЕ/ВОРОНЬЕ ВЕКО

                            ВЛАДИМИРУ ПУТИНУ, ПРЕЗИДЕНТУ И верхГЛАВКОМУ

Беларусь - не то, чем она кажется на первый, и не только на первый взгляд. Беларусь - государство викингов, меняющихся вместе со сменой эпох со времени захвата этого народа и его земли. И Россия тоже. Переворот как в России, так и в Белоруссии и в целом в СССР, - дело тех же или этих же викингов, которые, как вам известно, никуда не девались и не покидали не только белорусов и русских, но всех славян. И не только славян. Поэтому в данный момент необходимо а) отсрочить голосование по Конституции Беларуси; б) спецслужбам обеспечить защиту Лукашенко от внутренних и внешних врагов Белоруссии и России; в) войска из Беларуси не выводить. Обеспечить единство советских (не императорских) чекистов России и Белоруссии, как в период войны против фашизма. Придется выполнять. Иначе России и Белоруссии, мягко говоря, крышка. Засим объясню. Фантазии об императорском счастье вас погубят. Викинги никогда не действовали в пользу завоеванных ими народов, и поражения в войнах были обусловлены интересами своей родни, господствовавшей в других землях над иными народами. Сколько рабов на завоеванных землях погубить в войнах ‒ это они решали между собой, с тем чтобы рабы не выходили из военной формы и были натасканы с целью бойцовской, как бульдоги и немецкие овчарки.

 Homo Ubludcus‡Homo Ubludcus

  ВИД - МЛЕКОПИТАЮЩИЕ. род - ЧЕЛОВЕКООБРАЗНЫЕ АСОЦИАЛЬНЫЕ. порода - ВИКИНГИ

  СРАВНЕНИЕ ПОРОДЫ ВИКИНГОВ ПОРТУГАЛИИ И БЕЛаруси

 ВИКИНГ АНТОНИО САЛАЗАР ‒ ОПУЩЕННОЕ/ВОРОНЬЕ ВЕКО

  ВИКИНГИ: САЛАЗАР (UP) И НАЗАРОВ (DOWN) ‒ ОПУЩЕННОЕ/ВОРОНЬЕ ВЕКО

  РАЗЛИЧНЫЕ СТИЛИ ФОТОХУДОЖНИКОВ РЕЙХА ПРИ РЕТУШИРОВАНИИ ВЕКА ВИКИНГА

  ПЛАНТАГЕНЕТ МИХАИЛ МЯСНИКОВИЧ: ОПУЩЕННОЕ|ВОРОНЬЕ ВЕКО

  ВИКИНГ АДОЛЬФ ГИТЛЕР ‒ ОПУЩЕННОЕ/ВОРОНЬЕ/ ВЕКО

  ПЛАНТАГЕНЕТ ЭДУАРД I - ИЗ НОРМАННОВ: ОПУЩЕННОЕ/ВОРОНЬЕ ВЕКО

  ПЛАНТАГЕНЕТ БОРИС ДЖОНСОН ― ОПУЩЕННОЕ /ВОРОНЬЕ/ ВЕКО

  war of the plantagenets

  ПЛАНТАГЕНЕТ ДЖАСТИН ТРЮДО – ОПУЩЕННОЕ /ВОРОНЬЕ/ ВЕКО

  ПЛАНТАГЕНЕТ Х.КЛИНТОН: ОПУЩЕННОЕ|ВОРОНЬЕ ВЕКО

  ПЛАНТАГЕНЕТ БОРИС ДЖОНСОН ― ОПУЩЕННОЕ /ВОРОНЬЕ/ ВЕКО

  ПЛАНТАГЕНЕТ ЭДУАРД I - ИЗ НОРМАННОВ: ОПУЩЕННОЕ/ВОРОНЬЕ ВЕКО

  ВИКИНГИ. СОЮЗ ПЛАНТАГЕНЕТОВ. КОРОЛЕВСКИЕ ЧАСТИ ПРОТИВ ОБОСРАВШИХСЯ РАБОВ

              ПЛАНТАГЕНЕТЫ, ИЛИ НОРМАННСКИЕ ДИНАСТИИ

                                                        ПОВТОРЯЮ: ЯНКИ В ЖОПЕ! И ЭТО СЕРЬЕЗНО!

Янки охренели, от страха наложили в штаны и во время своей общегосударственной смерти называют королей леваками. Плантагенеты, господа американской демократии, убийцы американских президентов, подрывники ВТЦ, организаторы войн в пользу Британской империи неуклонно гнут свое, а янки ведут тяжбы с нацистами, беспрепятственно разоряющими, педерастизирующими, меняющими пол трусливых сумасшедших, осмеивая недоумков перед смертью, обещанной им выжившим из ума дряхлым Джо. И они еще учат мир демократии по-американски? Где же Америка? В заднице Байдена? В переднице Обамы? В мошонке Клинтона? В яйцах BLM или еще дальше?

                  ПРИДУРКАМ МЕЖДУНАРОДНЫХ ДОГОВОРОВ И СОГЛАШЕНИЙ

                                                         Найдете ли Америку?

                                                         Её в природе нет.

                                                         Есть Римская империя:

                                                         Рабам большой привет.