Брюмера 18  

                                                      Извечно церковь дорожит

                                                      Монаршей властью капитала,

                                                      И смрадный глас ее визжит:

                                                      "Всем революциям – опала!"

                                                                                                                  Кимний

  ЗАМЕТКИ ИСТИНЫ НА ПОЛЯХ ВОСЕМНАДЦАТОГО БРЮМЕРА

Кимний

17.09.08

                                                                                         К.МАРКС

                  ВОСЕМНАДЦАТОЕ БРЮМЕРА ЛУИ БОНАПАРТА

                   Написано Карлом Марксом 

                   в декабре 1851 —марте 1852

                                                                                I

Гегель где-то отмечает, что все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды. Он забыл прибавить: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса. Коссидьер вместо Дантона, Луи Блан вместо Ро- беспьера, Гора 1848—1851 гг. вместо Горы 1793—1795 гг., племянник вместо дяди. И та же самая карикатура в обстоятель- ствах, сопровождающих второе издание восемнадцатого брюмера!

Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых поко- лений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделы- вают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной исто- рии. Так, Лютер переодевался апостолом Павлом, революция 1789—1814 гг. драпировалась поочередно то в костюм Римс- кой республики, то в костюм Римской империи, а революция 1848 г. не нашла ничего лучшего, как пародировать то 1789 год, то революционные традиции 1793—1795 годов. Так, новичок, изучивший иностранный язык, всегда переводит его мыс- ленно на свой родной язык; дух же нового языка он до тех пор себе не усвоил и до тех пор не владеет им свободно, пока он не может обойтись без мысленного перевода, пока он в новом языке не забывает родной.

При рассмотрении этих всемирно-исторических заклинаний мертвых тотчас же бросается в глаза резкое различие меж- ду ними. Камилль Демулен, Дантон, Робеспьер, Сен-Жюст, Наполеон, как герои, так и партии и народные массы старой французской революции осуществляли в римском костюме и с римскими фразами на устах задачу своего времени — осво- бождение от оков и установление современного буржуазного общества. Одни вдребезги разбили основы феодализма и ско- сили произраставшие на его почве феодальные головы. Другой создал внутри Франции условия, при которых только и ста- ло возможным развитие свободной конкуренции, эксплуатация парцеллированной земельной собственности, применение освобожденных от оков промышленных производительных сил нации, а за пределами Франции он всюду разрушал фео- дальные формы в той мере, в какой это было необходимо, чтобы создать для буржуазного общества во Франции соответ- ственное, отвечающее потребностям времени окружение на европейском континенте. Но как только новая общественная формация сложилась, исчезли допотопные гиганты и с ними вся воскресшая из мертвых римская старина — все эти Бруты, Гракхи, Публиколы, трибуны, сенаторы и сам Цезарь. Трезво-практическое буржуазное общество нашло себе истинных истолкователей и глашатаев в Сэях, Кузенах, Руайе-Колларах, Бенжаменах Констанах и Гизо; его настоящие полководцы сидели за конторскими столами, его политическим главой был жирноголовый Людовик XVIII. Всецело поглощенное сози- данием богатства и мирной конкурентной борьбой, оно уже не вспоминало, что его колыбель охраняли древнеримские призраки. Однако как ни мало героично буржуазное общество, для его появления на свет понадобились героизм, самопо- жертвование, террор, гражданская война и битвы народов. В классически строгих традициях Римской республики гладиа- торы буржуазного общества нашли идеалы и художественные формы, иллюзии, необходимые им для того, чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченное содержание своей борьбы, чтобы удержать свое воодушевление на высоте вели- кой исторической трагедии. Так, одним столетием раньше, на другой ступени развития, Кромвель и английский народ вос- пользовались для своей буржуазной революции языком, страстями и иллюзиями, заимствованными из Ветхого завета. Когда же действительная цель была достигнута, когда буржуазное преобразование английского общества совершилось, Локк вытеснил пророка Аввакума.

Таким образом, в этих революциях воскрешение мертвых служило для возвеличения новой борьбы, а не для пародиро- вания старой, служило для того, чтобы возвеличить данную задачу в воображении, а не для того, чтобы увильнуть от ее разрешения в действительности, — для того, чтобы найти снова дух революции, а не для того, чтобы заставить снова бро- дить ее призрак.

В 1848—1851 гг. бродил только призрак старой революции, начиная с Марраста, этого républicain en gants jaunes**, пере- одетого в костюм старого Байи, и кончая авантюристом, скрывающим свое пошло-отвратительное лицо под железной маской мертвого Наполеона. Целый народ, полагавший, что он посредством революции ускорил свое поступательное движение, вдруг оказывается перенесенным назад, в умершую эпоху. А чтобы на этот счет не было никакого сомнения, вновь воскресают старые даты, старое летосчисление, старые имена, старые эдикты, сделавшиеся давно достоянием ученых антикваров, и старорежимные, казалось, давно истлевшие, жандармы. Нация чувствует себя так же, как тот рехнувшийся англичанин в Бедламе, который мнил себя современником древних фараонов и ежедневно горько жаловался на тяжкий труд рудокопа, который он должен выполнять в золотых рудниках Эфиопии, в этой подземной тюрьме, куда он заточен, при свете тусклой лампы, укрепленной на его собственной голове, под надзором надсмотрщика за рабами с длинным бичом в руке и толпящихся у выходов варваров-солдат, не понимающих ни каторжников-рудокопов, ни друг друга, потому что все говорят на разных языках. «И все это приходится выносить мне, свободнорожденному бритту», — вздыхает рехнувшийся англичанин, — «чтобы добывать золото для древних фараонов». «Чтобы платить долги семейства Бонапарта», — вздыхает французская нация.

Англичанин, пока он находился в здравом уме, не мог отделаться от навязчивой идеи добывания золота. Французы, пока они занимались революцией, не могли избавиться от воспоминаний о Наполеоне, как это доказали выборы 10 декабря. От опасностей революции их потянуло назад к египетским котлам с мясом, — и ответом явилось 2 декабря 1851 года. Они получили не только карикатуру на старого Наполеона, — они получили самого старого Наполеона в карикатурном виде, получили его таким, каким он должен выглядеть в середине XIX века.

** республиканца в лайковых перчатках. Ред.

Социальная революция XIX века может черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого. Она не может на-чать осуществлять свою собственную задачу прежде, чем она не покончит со всяким суеверным почитанием старины. Прежние революции нуждались в воспоминаниях о всемирно-исторических событиях прошлого, чтобы обмануть себя насчет своего собственного содержания. Революция XIX века должна предоставить мертвецам хоронить своих мертвых, чтобы уяснить себе собственное содержание. Там фраза была выше содержания, здесь содержание выше фразы.

Февральская революция была неожиданностью для старого общества, она застигла его врасплох, и народ провозгла- сил этот внезапный удар всемирно-историческим событием, открывающим новую эру. 2 декабря февральская революция исчезает в руках ловкого шулера, и в результате уничтоженной оказывается уже не монархия, а те либеральные уступки, которые были отвоеваны у нее вековой борьбой. Вместо того чтобы само общество завоевало себе новое содержание, лишь государство как бы оказывается возвращенным к своей древнейшей форме, к бесстыдно-примитивному господству меча и рясы. На февральский coup de main* 1848 года отвечает декабрьский coup de tete** 1851 года. Как нажито, так и про- жито. Однако протекшее между этими событиями время не прошло даром. В течение 1848— 1851 гг. французское общест- во усвоило, — но способу сокращенному, потому что он был революционным, — уроки и опыт, которые при правильном, так сказать методическом, ходе развития должны были бы предшествовать февральской революции, будь она чем-то бо- лее серьезным, чем простое сотрясение поверхности. Кажется, что общество очутилось теперь позади своего исходного пункта, на самом же деле ему приходится еще только создавать себе исходный пункт для революции, создавать положе- ние, отношения, условия, при которых современная революция только и может принять серьезный характер.

*   — смелый удар, решительное действие. Ред.

** — опрометчивый поступок, наглое действие. Ред.

Буржуазные революции, как, например, революции XVIII века, стремительно несутся от успеха к успеху, в них драма- тические эффекты один ослепительнее другого, люди и вещи как бы озарены бенгальским огнем, каждый день дышит экс- тазом, но они скоропреходящи, быстро достигают своего апогея, и общество охватывает длительное похмелье, прежде чем оно успеет трезво освоить результаты своего периода бури и натиска. Напротив, пролетарские революции, революции XIX века, постоянно критикуют сами себя, то и дело останавливаются в своем движении, возвращаются к тому, что кажет- ся уже выполненным, чтобы еще раз начать это сызнова, с беспощадной основательностью высмеивают половинчатость, слабые стороны и негодность своих первых попыток, сваливают своего противника с ног как бы только для того, чтобы тот из земли впитал свежие силы и снова встал во весь рост против них еще более могущественный, чем прежде, все снова и снова отступают перед неопределенной громадностью своих собственных целей, пока не создается положение, отрезы- вающее всякий путь к отступлению, пока сама жизнь не заявит властно:

                                                                                                      Hic Rhodus, hic salta!

                                                                                                      Здесь роза, здесь танцуй! 

Hic Rhodus, hic salta! (Здесь Родос, здесь прыгай!– в переносном смысле: Здесь главное, здесь доказывай!) – слова, обращенные к хвастуну (из басни Эзопа «Хвастун»), утверждавшему, со ссылкой на свидетелей, что на острове Родос он совершал огромные прыжки; ему на это ответили: «Зачем свидетели; здесь, Родос, здесь прыгай», т. е. здесь доказывай.

Здесь роза, здесь танцуй! – перифраза предыдущей цитаты (Родос – по-гречески название острова, а также роза), данная Гегелем в предисло- вии к книге «Философия права».

* – In partibus infidelium – вне реальной действительности (буквально: «в стране неверных» – добавление к титулу католических епископов, наз- начавшихся на чисто номинальные должности епископов нехристианских стран).У Маркса и Энгельса это выражение применяется по отношению к различным эмигрантским правительствам, формировавшимся за границей без всякого учета реальной обстановки в стране. Ред.

Конституция, Национальное собрание, династические партии, синие и красные республиканцы, африканские герои, гром трибуны, зарницы прессы, вся литература, политические имена и ученые репутации, гражданский закон и уголовное право, liberté, egalité, fraternité* и второе воскресенье мая 1852 г. — все исчезло, как фантасмагория, перед магической формулой человека, которого даже его враги не считают чародеем. Всеобщее избирательное право, казалось, продержалось еще одно мгновение только для того, чтобы перед глазами всего мира составить собственноручно свое завещание и заявить от име- ни самого народа: «Все, что возникает, достойно гибели».

* — свобода, равенство, братство. Ред.

Недостаточно сказать, по примеру французов, что их нация была застигнута врасплох. Нации, как и женщине, не про- щается минута оплошности, когда первый встречный авантюрист может совершить над ней насилие. Подобные фразы не разрешают загадки, а только иначе ее формулируют. Ведь надо еще объяснить, каким образом три проходимца могут зас­тигнуть врасплох и без сопротивления захватить в плен 36-миллионную нацию.

Резюмируем в общих чертах фазы, через которые прошла французская революция от 24 февраля 1848 до декабря 1851 года.

Вот три несомненных главных периода: февральский период; от 4 мая 1848 до 28 мая 1849 г. — период учреждения рес- публики, или Учредительного национального собрания; от 28 мая 1849 до 2 декабря 1851 г. — период конституционной республики, или Законодательного национального собрания.

Первый период, от 24 февраля, т. е. от падения Луи-Филиппа, до 4 мая 1848 г., т. е. до открытия заседаний Учредитель- ного собрания, — февральский период в собственном смысле слова,— можно назвать прологом революции. Характер это- го периода выразился официально в том, что созданное им экспромтом правительство само объявило себя временным. По- добно правительству, все, что было предпринято, испробовано и высказано в этот период, выдавало себя лишь за нечто временное. Никто и ничто не дерзало признать за собой право на постоянное существование и на действительное дело. Все элементы, подготовившие или определившие собой революцию: династическая оппозиция, республиканская буржуазия, демократическо-республиканская мелкая буржуазия, социалистическо-демократические рабочие — все эти элементы вре- менно получили место в февральском правительстве.

Иначе и быть не могло. Февральские дни первоначально имели целью добиться избирательной реформы, которая рас- ширила бы круг политически привилегированных внутри самих имущих классов и свергла бы исключительное господст- во финансовой аристократии. Но когда дело дошло до действительного столкновения, когда народ поднялся на баррика- ды, когда национальная гвардия заняла позицию пассивного выжидания, армия не оказала серьезного сопротивления и мо- нархия была обращена в бегство, то учреждение республики стало подразумеваться как бы само собой. Каждая партия ис- толковывала ее по-своему. Пролетариат, завоевавший республику с оружием в руках, наложил на нее свою печать и провозгласил ее социальной республикой. Так намечено было общее содержание современной революции — содер- жание, находившееся в самом удивительном противоречии со всем тем, что возможно было осуществить сразу, непосред- ственно, из данного материала, на достигнутой массой ступени развития, при данных обстоятельствах и условиях. С дру- гой стороны, притязания всех остальных элементов, содействовавших успеху февральской революции, были удовлетво- рены предоставлением им львиной доли в правительстве. Вот почему ни в каком другом периоде нельзя найти более пест- рой смеси напыщенных фраз и фактической неуверенности и беспомощности, более восторженного стремления к новшес- твам и более прочного господства старой рутины, более обманчивой видимости гармонии общества в целом и более глу- бокой отчужденности его элементов. В то время как парижский пролетариат еще был в упоении от открывшейся ему ве- ликой перспективы и всерьез предавался дискуссиям по социальным проблемам, старые общественные силы сгруппиро- вались, сомкнулись, опомнились и нашли неожиданную опору в массе нации — в крестьянах и мелких буржуа, устремив- шихся разом на политическую сцену, после того как пали преграды, существовавшие при Июльской монархии.

Второй период — от 4 мая 1848 до конца мая 1849 г. — это период учреждения, основания буржуазной республики. Не- посредственно после февральских дней не только династическая оппозиция была застигнута врасплох республиканцами, а республиканцы — социалистами, но и вся Франция была застигнута врасплох Парижем. Открывшее свои заседания 4 мая 1848 г. Национальное собрание, которое было избрано нацией, представляло нацию. Это Собрание было живым протестом против притязаний февральских дней и должно было низвести результаты революции до буржуазных масштабов. Тщетно пытался парижский пролетариат, сразу разгадавший характер этого Национального собрания, через несколько дней после его открытия, 15 мая, силой прекратить его существование, разогнать его, снова разложить на сос- тавные части органическую форму, в которой ему угрожал оказывающий противодействие дух нации. День 15 мая, как известно, привел лишь к удалению с общественной арены, на все время рассматриваемого нами цикла, Бланки и его единомышленников, т. е. действительных вождей пролетарской партии.

За буржуазной монархией Луи-Филиппа может следовать только буржуазная республика, т. е. если, прикрываясь име- нем короля, господствовала небольшая часть буржуазии, то отныне будет господствовать, прикрываясь именем народа, вся буржуазия в целом. Требования парижского пролетариата, это — вздорные утопии, которым надо положить конец. На это заявление Учредительного национального собрания парижский пролетариат ответил июньским восстанием, этим грандиознейшим событием в истории европейских гражданских войн. Победительницей осталась буржуазная республика. На ее стороне стояли финансовая аристократия, промышленная буржуазия, средние слои, мелкие буржуа, армия, организованный в мобильную гвардию люмпен-пролетариат, интеллигенция, попы и сельское население. Париж- ский пролетариат имел на своей стороне только самого себя. После победы над ним свыше трех тысяч пов- станцев было убито, пятнадцать тысяч сослано без суда. Со времени этого поражения пролетариат отходит на задний план революционной сцены. Он снова пытается пробиться вперед каждый раз, когда кажется, что в движении наступил но- вый подъем, но эти попытки становятся все слабее и приносят все более ничтожные результаты. Как только какой-нибудь из стоящих выше него общественных слоев приходит в революционное брожение, пролетариат вступает с ним в союз и та- ким образом разделяет все поражения, последовательно претерпеваемые различными партиями. Но эти последующие уда- ры становятся все слабее по мере того, как они распределяются по все большей поверхности общества. Более выдающие- ся вожди пролетариата в Собрании и в прессе один за другим делаются жертвой суда, и их место занимают все более сом- нительные личности. Часть пролетариата пускается на доктринерские эксперименты, создание меновых банков и рабочих ассоциаций — другими словами, в такое движение, в котором он отказывается от мысли произвести переворот в старом мире, пользуясь совокупностью заложенных в самом старом мире могучих средств, а пыта- ется осуществить свое освобождение за спиной общества, частным путем, в пределах ограниченных усло- вий своего существования и потому неизбежно терпит неудачу. Пролетариат, по-видимому, не в состоянии ни обрести свое прежнее революционное величие в самом себе, ни почерпнуть новую энергию из вновь заключенных сою- зов, пока все классы, с которыми он боролся в июне, не будут так же повергнуты, как и он сам. Но пролетариат, по край- ней мере, пал с честью, достойной великой всемирно-исторической борьбы; не только Франция — вся Европа дрожит от июньского землетрясения, между тем как последующие поражения вышестоящих классов покупаются такой дешевой це- ной, что побеждающей партии приходится прибегать к наглым преувеличениям, чтобы вообще придать им характер собы- тий, причем эти поражения становятся тем позорнее, чем дальше побежденная партия отстоит от пролетарской.

Поражение июньских повстанцев, правда, подготовило, расчистило почву, на которой могло быть возведено здание бур- жуазной республики, но в то же время оно показало, что в Европе дело идет не о споре на тему: «республика или монар- хия», а о чем-то другом. Это поражение обнаружило, что буржуазная республика означает здесь неограниченное деспотическое господство одного класса над другими. Оно показало, что в странах старой цивилизации с развитым разделением на классы, с современными условиями производства и с духовным сознанием, в котором благодаря вековой работе растворились все унаследованные по традиции идеи, что в таких странах республика означает вообще только по- литическую форму революционного преобразования буржуазного общества, а не консервативную форму его сущест- вования, как, например, в Соединенных Штатах Северной Америки, где классы хотя уже существуют, но еще не отстоя- лись и в беспрерывном движении постоянно обновляют свои составные части и передают их друг другу, где современные средства производства не только не сочетаются с хроническим перенаселением, а, наоборот, восполняют относительный недостаток в головах и руках и где, наконец, лихорадочное, полное юношеских сил движение материального производст- ва, которое должно освоить новый мир, не дало ни времени, ни случая покончить со старым миром призраков.

Все классы и партии во время июньских дней сплотились в партию порядка против класса пролетариев — партии анар- хии, социализма, коммунизма. Они «спасли» общество от «врагов общества». Они избрали паролем для своих войск девиз старого общества: «Собственность, семья, религия, порядок», и ободряли контрреволюционных кресто- носцев словами: «Сим победиши!». Начиная с этого момента, как только одна из многочисленных партий, сплотившихся под этим знаменем против июньских повстанцев, пытается в своих собственных классовых интересах удержаться на рево- люционной арене, ей наносят поражение под лозунгом: «Собственность, семья, религия, порядок!». Общество оказывает- ся спасенным каждый раз, когда суживается круг его повелителей, когда более узкие интересы одерживают верх над бо- лее общими интересами. Всякое требование самой простой буржуазной финансовой реформы, самого шаблонного либера- лизма, самого формального республиканизма, самого плоского демократизма одновременно наказывается как «покуше- ние на общество» и клеймится как «социализм». Под конец самих верховных жрецов «религии и порядка» пинками сгоняют с их пифийских треножников, среди ночи стаскивают с постели, впихивают в арестантскую карету, бросают в тюрьму или отправляют в изгнание, их храм сравнивают с землей, им затыкают рот, ломают их перья, рвут их закон — во имя религии, собственности, семьи и порядка. Пьяные толпы солдат расстреливают стоящих на своих балко- нах буржуа — фанатиков порядка, оскверняют их семейную святыню, бомбардируют для забавы их дома — во имя собст- венности, семьи, религии и порядка. В довершение всего подонки буржуазного общества образуют священную фалан- гу порядка и герой Крапюлинский вступает в Тюильрийский дворец в качестве «спасителя общества».

                                                                                              II 

      Вернемся к прерванной нити изложения.

История Учредительного национального собрания со времени июньских дней — это история господства и разложе-ния республиканской фракции буржуазии, фракции, известной под названием трехцветных республиканцев, чистых рес- публиканцев, политических республиканцев, формальных республиканцев и так далее.

Эта фракция составляла при буржуазной монархии Луи-Филиппа официальную республиканскую оппозицию и в силу этого была общепризнанной составной частью тогдашнего политического мира. Она имела своих представителей в пала- тах и пользовалась значительным влиянием в печати. Ее парижский орган «National»54 считался в своем роде столь же респектабельным, как «Journal des Debats». Этому ее положению при конституционной монархии соответствовал и ее ха- рактер. Она не была сплоченной какими-нибудь крупными общими интересами и обособленной специфическими условия- ми производства фракцией буржуазии. Это была клика, состоявшая из республикански настроенных буржуа, писателей, адвокатов, офицеров и чиновников, влияние которой опиралось на антипатию страны к личности Луи-Филиппа, на воспо- минания о первой республике, на республиканские верования кучки мечтателей, а главное — на французский национализм, ненависти которого к Венским трактатам и к союзу с Англией она никогда не давала остыть. При Луи-Филиппе «National» был обязан присоединением к нему значительной части его сторонников тому скрытому империализму, который именно поэтому смог впоследствии, при республике, выступить в лице Луи Бона­парта против самого «National» как победонос- ный конкурент. Против финансовой аристократии «National» боролся, как и вся остальная буржуазная оппозиция. Поле- мика против бюджета, во Франции целиком совпадавшая с борьбой против финансовой аристократии, доставляла слиш- ком дешевую популярность и слишком обильный материал для пуританских leading articles* , чтобы ее не эксплуатиро- вать. Промышленная буржуазия была благодарна «National» за его холопскую защиту французской покровительственной системы, — защиту, с которой он, впрочем, выступил больше из национальных, чем из политико-экономических побужде- ний, вся же буржуазия в целом была благодарна ему за его злостные наветы на коммунизм и социализм. Впрочем, партия «National» была чисто республиканской, т. е. она требовала республиканской формы буржуазного господства вместо мо- нархической и, прежде всего, для себя львиной доли участия в этом господстве. Об условиях этой политической переме- ны она имела самые смутные представления. Зато ей было ясно как божий день, — и на банкетах в пользу реформы к концу царствования Луи-Филиппа это явно обнаружилось, — что она непопулярна в среде демократических мелких буржуа, и особенно в среде революционного пролетариата. Эти чистые республиканцы, как и подобает чистым республиканцам, бы- ли уже совсем готовы для начала удовольствоваться регентством герцогини Орлеанской, когда вспыхнула февральская революция, доставившая их наиболее видным представителям места во временном правительстве. Они, разумеется, с са- мого начала располагали доверием буржуазии и большинством в Учредительном национальном собрании. Социалисти- ческие элементы временного правительства были тотчас же исключены из Исполнительной комиссии, образованной На- циональным собранием после его откры­тия; а вспышкой июньского восстания партия «National» воспользовалась для то- го, чтобы дать отставку и самой Исполнительной комиссии и таким образом избавиться от своих ближайших соперников, от мелкобуржуазных, или демократических, республиканцев (Ледрю-Роллена и других). Кавеньяк, генерал буржуазно-республиканской партии, который командовал июньской бойней, занял место Исполнительной комиссии, получив своего рода диктаторскую власть. Марраст, бывший главный редактор «National», стал бессменным председателем Учредитель- ного национального собрания; министерские портфели, как и все остальные важнейшие посты, достались чистым респуб- ликанцам.

* — передовиц. Ред.

Исключительное господство буржуазных республиканцев продолжалось лишь от 24 июня до 10 декабря 1848 года. Ре- зультаты его свелись к составлению республиканской конституции и объявлению Парижа на осадном положении.

Новая конституция была в сущности не более как республиканизированным изданием конституционной хартии 1830 года . Высокий избирательный ценз Июльской монархии, отстранявший от политической власти даже значительную часть самой буржуазии, был несовместим с существованием буржуазной республики. Февральская революция немедленно про- возгласила вместо этого ценза прямое всеобщее избирательное право. Буржуазные республиканцы не могли вычеркнуть это событие. Им пришлось довольствоваться добавлением ограничительного пункта, в силу которого от избирателя тре- бовалось 6-месячное проживание в той местности, где он выбирает. Старая организация управления, муниципалитетов, суда, армии и т. д. осталась нетронутой; кое-какие изменения, внесенные конституцией, касались не содержания, а оглав- ления, не вещей, а названий.

Свобода личности, печати, слова, союзов, собраний, преподавания, совести и т. д. — непременный генеральный штаб свобод 1848 г. — были облачены в конституционный мундир, делавший их неуязвимыми. Каждая из этих свобод провозгла- шается безусловным правом французского гражданина, но с неизменной оговоркой, что она безгранична лишь в той мере, в какой ее не ограничивают «равные права других и общественная безопасность» или «законы», которые именно и долж- ны опосредствовать эту гармонию индивидуальных свобод друг с другом и с общественной безопасностью. Например: «Граждане имеют право объединяться в союзы, организовывать мирные и невооруженные собрания, подавать петиции и высказывать свое мнение в печати и любым другим способом. Пользование этими правами не знает иных ограничений, кроме равных прав других и общественной безопасности». (Глава II французской конституции, статья 8.) — «Преподава- ние свободно. Свободой преподавания можно пользоваться на условиях, предусмотренных законом, и под верховным над- зором государства». (Там же, статья 9.) —

«Жилище каждого гражданина неприкосновенно. Неприкосновенность эта может быть нарушена лишь с соблюдением форм, предписанных законом». (Глава II, статья 3.) И так далее. — Поэтому конституция постоянно ссылается на будущие органические законы, которые должны дать подробное истолкование этим оговоркам и так урегулировать пользование этими неограниченными свободами, чтобы они не сталкивались ни друг с другом, ни с общественной безопасностью. В дальнейшем эти органические законы были созданы друзьями порядка, и все эти свободы были так урегулированы, что буржуазия может ими пользоваться, не встречая никакого препятствия со стороны равных прав других классов. Там, где она совершенно отказала в этих свободах «другим» или позволила ими пользоваться при условиях, каждое из которых было полицейской ловушкой, это делалось всегда только в интересах «общественной безопасности», т. е. безопасности буржуазии, как это и предписывает конституция. Поэтому впоследствии на конституцию с полным правом ссылались обе стороны: как друзья порядка, упразднившие все эти свободы, так и демократы, требовавшие возврата всех этих свобод. Каждый параграф конституции содержит в самом себе свою собственную противоположность, свою собственную верхнюю и нижнюю палату: свободу — в общей фразе, упразднение свободы — в оговорке. Следовательно, пока имя свободы окружа- лось почетом и лишь ставились препятствия ее действительному осуществлению — разумеется, на законном основании, — до тех пор конституционное существование свободы оставалось невредимым, неприкосновенным, как бы основательно ни было уничтожено ее существование в повседневной действительности.

Эта конституция, сделанная неприкосновенной таким хитроумным способом, имела, однако, подобно Ахиллесу, одно уязвимое место, только этим местом была не пята, а голова или, лучше сказать, две ее головы, которыми увенчивалось все здание: Законодательное собрание, с одной стороны, и президент — с другой. Стоит только бегло ознакомиться с кон­ституцией, чтобы увидеть, что лишь те статьи безусловны, носят позитивный характер, лишены противоречий, исключа- ют всякие ложные толкования, в которых определяется отношение президента к Законодательному собранию. Тут для буржуазных республиканцев дело ведь шло о том, чтобы создать надежную позицию самим себе. Статьи 45—70 конститу- ции так составлены, что Национальное собрание может устранить президента конституционным путем, тогда как прези- дент может устранить Национальное собрание лишь неконституционным путем, лишь устраняя самое конституцию. Здесь, следовательно, конституция сама призывает к своему насильственному уничтожению. Конституция не только, по- добно хартии 1830 г., канонизирует разделение властей, но и доводит это разделение до невыносимого противоречия. Иг- ра конституционных сил, как Гизо называл парламентскую грызню между законодательной и исполнительной властью, по конституции 1848 г. ведется все время ва-банк. С одной стороны — 750 народных представителей, избранных всеобщим голосованием и пользующихся правом переизбрания, образуют бесконтрольное, не подлежащее роспуску, неделимое На­циональное собрание, которое облечено неограниченной законодательной властью, окончательно решает вопросы о вой- не, мире и торговых договорах, одно лишь обладает правом амнистии и благодаря непрерывности своих заседаний посто- янно остается на авансцене. С другой стороны — президент со всеми атрибутами королевской власти, с правом назначать и смещать своих министров независимо от Национального собрания, со всеми средствами исполнительной власти в руках, раздающий все должности и тем самым распоряжающийся во Франции судьбой по меньшей мере полутора миллионов лю- дей, так как именно такое количество лиц материально зависит от 500 тысяч чиновников и от офицеров всех рангов. Ему подчинены все вооруженные силы. Он пользуется привилегией помилования отдельных преступников, роспуска частей национальной гвардии и смещения — с согласия Государственного совета — избранных самими гражданами генеральных, кантональных и муниципальных советов. Ему же предоставлены почин и руководящая роль при заключении всех догово- ров с иностранными державами. В то время как Собрание, оставаясь вечно на подмостках, становится объектом повседнев- ной публичной критики, президент ведет скрытую от взоров жизнь на Елисейских полях, имея, однако, перед глазами и в сердце статью 45 конституции, ежедневно напоминающую ему:«frere, il faut mourir!»^*. Твоя власть кончается на четвертом году твоего избрания, во второе воскресенье прекрасного месяца мая! Тогда конец твоему величию: второго представле- ния этой пьесы не будет, и если у тебя есть долги, постарайся выплатить их вовремя из назначенных тебе конституцией 600 тысяч франков жалованья, если, конечно, ты не предпочитаешь отправиться в Клиши во второй понедельник прекрас- ного месяца мая! — Если конституция, таким образом, предоставляет президенту фактическую власть, она зато старается обеспечить за Национальным собранием моральную силу. Но, не говоря о том, что моральную силу невозможно создать параграфами закона, конституция в данном случае снова сама себя опровергает, предписывая, что президент избирается всеми французами прямым голосованием. В то время как голоса всей Франции разбиваются между 750 членами Националь- ного собрания, в этом случае они, напротив, сосредоточиваются на одной личности. В то время как каждый отдельный де- путат является представителем лишь той или другой партии, того или другого города, того или другого пункта или даже просто представляет необходимость избрать одного из 750 депутатов, когда не уделяется особого внимания ни сути дела, ни самой личности избираемого, — президент является избранником нации, и его выборы — крупный козырь, пускаемый в ход суверенным народом раз в четыре года. Выборное Национальное собрание связано с нацией метафизически, выборный же президент связан с ней лично. Национальное собрание, правда, отображает в лице своих отдельных представителей многообразные стороны национального духа, зато в президенте национальный дух является во плоти. По сравнению с На- циональным собранием президент является носителем своего рода божественного права: он — правитель народной милос- тью.

^* «Frere, il faut mourir !» («Брат, готовься к смерти!») — приветствие, с которым обращаются друг к другу при встрече члены католического монашеского ордена траппистов. Орден траппистов, возникший в 1664 г., отличался строгим уставом и аскетическим образом жизни его членов.

Фетида, морская богиня, предсказала Ахиллесу смерть во цвете лет. Конституция, имеющая, подобно Ахиллесу, уязви- мое место, подобно Ахиллесу же предчувствовала, что ей суждено преждевременно умереть. Фетиде незачем было остав- лять море, чтобы выдать эту тайну учредителям республики, чистым республиканцам; им стоило только бросить взгляд с заоблачных высот своей идеальной республики на грешную землю, чтобы увидеть, что дерзость роялистов, бонапартис- тов, демократов, коммунистов и их собственная непопулярность росли с каждым днем, по мере того как они приближа- лись к завершению своего великого законодательного произведения искусства. Они старались перехитрить судьбу консти- туционной уловкой, посредством статьи 111 конституции, в силу которой всякое предложение о пересмотре конститу- ции подлежит троекратному обсуждению с перерывом между этими обсуждениями в целый месяц и должно быть приня- то по меньшей мере тремя четвертями голосов, причем необходимо участие в голосовании не менее 500 членов Нацио- нального собрания. Но это было лишь бессильной попыткой обеспечить за собой силу на тот пророчески уже предвиди- мый ими случай, когда они станут парламентским меньшинством, — обеспечить силу, которая с каждым днем все более ускользала из их слабых рук уже теперь, когда они располагали парламентским большинством и всеми средствами прави- тельственной власти.

Наконец, в особом мелодраматическом параграфе конституция вверяет себя «бдительности и патриотизму всего фран- цузского народа и каждого отдельного француза», после того как она в одной из предыдущих статей вверила «бдитель- ных» и «патриотических» францу­зов нежному уголовному попечению нарочно для того изобретенного ею «haute cour», Верховного суда.

Такова была конституция 1848 г., которая 2 декабря 1851 г. была ниспровергнута не голо­вой человека, а прикоснове- нием одной лишь шляпы; правда, эта шляпа была наполеоновской треуголкой.

В то время как буржуазные республиканцы в Собрании измышляли, обсуждали и голосовали эту конституцию, Кавень- як вне Собрания держал Париж на осадном положении. Осадное положение Парижа было акушером Учредительного соб- рания при его родовых муках во время рождения республики. Если конституция позже была отправлена на тот свет шты- ками, то не надо забывать, что штыки же, обращенные при этом против народа, были призваны охранять ее еще в материн- ской утробе и помочь ей появиться на свет. Предки «добропорядочных республиканцев» прошли с символом конститу- ции, трехцветным знаменем, по всей Европе. «Добропорядочные республиканцы», в свою очередь, сделали изобретение, само проложившее себе дорогу по всему континенту, но с неостывающей любовью все снова возвращавшееся во Францию, пока оно не приобрело теперь права гражданства в половине французских департаментов. Это изобретение — осадное по- ложение. Превосходное изобретение, периодически применяемое в каждом из следующих друг за другом кризисов в ходе французской революции. Но казарма и бивуак, тяжесть которых таким образом периодически взваливалась на французс- кое общество, чтобы подавить его сознание и утихомирить его; сабля и ружье, которым периодически предоставлялось творить суд и управлять, опекать и подвергать цензуре, исправлять обязанности полицейского и ночного сторожа; усы и солдат­ский мундир, периодически провозглашаемые высшей мудростью общества и его наставниками, — как могли ка- зарма и бивуак, сабля и ружье, усы и солдатский мундир не прийти, наконец, к выводу: лучше спасти общество раз навсег- да, провозгласив свой собственный режим главенствующим и совершенно избавив буржуазное общество от забот самоуп- равления! Казарма и бивуак, сабля и ружье, усы и солдатский мундир тем более должны были прийти к такой мысли, что они могли рассчитывать в этом случае на лучшую плату чистоганом за свои более серьезные заслуги, тогда как при толь- ко периодическом осадном положении и временном спасении общества по приказу той или другой фракции буржуазии на их долю перепадало мало существенного, кроме нескольких убитых и раненых и нескольких кривых улыбок со стороны буржуа. Почему бы войску не попробовать, наконец, разыграть осадное положение в собственных интересах и в свою соб- ственную пользу, и вместе с тем подвергнуть осаде кошельки буржуа? Не надо, впрочем, забывать, — заметим мимоходом, — что полковник Бернар, тот самый председатель военных комиссий, который при Кавеньяке сослал без суда 15000 пов- станцев, в эту минуту опять находится во главе действующих в Париже военных комиссий.

Если «добропорядочные», чистые республиканцы, объявив Париж на осадном положении, тем самым насадили питом- ник, в котором впоследствии предстояло вырасти преторианцам 2 декабря 1851 г., то им зато принадлежит другого рода заслуга: вместо того чтобы разжигать национальное чувство, как они это делали при Луи-Филиппе, теперь, когда в их рас- поряжении оказалась вся сила нации, они пресмыкаются перед иностранными державами и, вместо того чтобы освобо- дить Италию, позволяют австрийцам и неаполитанцам снова поработить ее. Избрание Луи Бонапарта в президенты 10 де- кабря 1848 г. положило конец диктатуре Кавеньяка и Учредительному собранию.

Статья 44 конституции гласит: «Президентом французской республики не может быть тот, кто когда-либо терял свое звание французского гражданина». Первый президент французской республики, Луи-Наполеон Бонапарт, не только поте- рял свое звание французского гражданина, не только был специальным констеблем в Англии — он был к тому же натура­лизованным швейцарцем*.

* Маркс имеет в виду следующие факты из биографии Луи Бонапарта: в 1832 г. Луи Бонапарт принял швейцарское гражданство в кантоне Тур- гау; в 1848 г. во время пребывания в Англии Луи Бонапарт добровольно вступил в число специальных констеблей (в Англии – полицейский резерв из гражданских лиц), действовавших вместе с полицией против рабочей демонстрации, организованной чартистами 10 апреля 1848 года.

О значении выборов 10 декабря я подробно говорил в другом месте. Здесь я не буду к этому возвращаться. Достаточно заметить, что они представляли реакцию крестьян, которым пришлось нести издержки февральской революции, против других классов нации, — реакцию деревни против города. Они встретили большое сочувствие в армии, которой республи- канцы из «National» не доставили ни славы, ни прибавки к жалованью, среди крупной буржуазии, приветствовавшей Бона- парта как переходную ступень к монархии, среди пролетариев и мелких буржуа, приветствовавших его как кару за Кавень- яка. Ниже мне представится случай подробнее остановиться на отношении крестьян к французской революции.

Период от 20 декабря 1848 г. до роспуска Учредительного собрания в мае 1849 г. охватывает историю гибели буржуаз- ных республиканцев. После того как они основали республику для буржуазии, прогнали с арены революционный пролета- риат и на время заткнули рот демократической мелкой буржуазии, они сами были отстранены массой буржуазии, которая с полным правом завладела этой республикой как своей собственностью. Но эта буржуазная масса была роялистской. Одна часть ее — крупные земельные собственники — господствовала во время Реставрации и была поэтому легити- мистской. Другая часть — финансовые тузы и крупные промышленники — господствовала при Июльской монархии и была поэтому орлеанистской. Высшие чины армии, университета, церкви, адвокатуры, академии и прессы распределялись, хотя и в различной пропорции, между теми и другими. Обе эти части буржуазии нашли здесь в буржуаз- ной республике, не носившей ни имени Бурбонов, ни имени Орлеанов, а имя Капитала, государственную форму, при которой они могли господствовать сообща. Уже июньское восстание объединило их в «партию порядка». Теперь насту- пила пора устранить клику буржуазных республиканцев, удерживавших еще позиции в Национальном собрании. Насколь- ко зверски эти чистые республиканцы злоупотребили физической силой по отношению к народу, настолько трусливыми, робкими, малодушными, беспомощными, неспособными к борьбе оказались они теперь, отступив, когда надо было отсто- ять свой республиканизм и свои права законодателей против исполнительной власти и роялистов. Мне незачем здесь рас- сказывать позорную историю их разложения. Это было исчезновение, а не гибель. Они навсегда сыграли свою роль. В сле- дующем периоде они фигурируют и в Собрании и вне его лишь как тени прошлого — тени, которые, кажется, вновь ожива- ют, как только дело идет опять об одном лишь названии республики и как только революционный конфликт грозит опус- титься до самого низкого уровня. Замечу мимоходом, что газета «National», давшая этой партии свое имя, в следующем периоде переходит на сторону социализма.

Прежде чем расстаться с этим периодом, мы должны бросить еще ретроспективный взгляд на те две силы, которые жи- ли в брачном союзе от 20 декабря 1848 г. до конца Учредительного собрания и из которых одна уничтожила другую 2 де- кабря 1851 года. Я имею в виду Луи Бонапарта, с одной стороны, и партию объединенных роялистов, партию порядка, пар- тию крупной буржуазии, с другой. Приступив к обязанностям президента, Бонапарт сразу же составил министерство из партии порядка с Одилоном Барро во главе, — заметьте, со старым вождем самой либеральной фракции парламентской буржуазии. Г-н Барро поймал-таки, наконец, министерский портфель, призрак которого преследовал его с 1830 г., — бо- лее того, портфель премьер-министра в этом министерстве. Но он достиг этого не так, как он мечтал при Луи-Филиппе, — не в качестве самого передового лидера парламентской оппозиции, а в качестве союзника всех своих заклятых врагов, ие- зуитов и легитимистов, и притом с задачей уложить в могилу парламент. Он повел, наконец, невесту к венцу, но только по- сле того как она была обесчещена. Сам Бонапарт как будто совершенно стушевался. За него действовала партия порядка

На первом же заседании совета министров было решено отправить экспедицию в Рим, причем сговорились устроить это за спиной Национального собрания, а средства вырвать у него под ложным предлогом. Таким образом, министерство нача- ло свою деятельность обманом Национального собрания и тайным заговором с иностранными абсолютистскими держава- ми против революционной Римской республики. Таким же способом и при помощи тех же приемов Бонапарт подготовил свой переворот 2 декабря против роялистского Законодательного собрания и его конституционной республики. Не забу- дем, что та самая партия, которая 20 декабря 1848 г. составила бонапартовское министерство, 2 декабря 1851 г. составля- ла большинство Законодательного национального собрания.

В августе Учредительное собрание приняло решение разойтись не раньше, чем будет выработан и обнародован целый ряд органических законов, которые должны были дополнить конституцию. 6 января 1849 г. партия порядка устами депу- тата Рато предложила Собранию оставить в покое органические законы и принять лучше решение о своем собственном роспуске. Не только министерство с г-ном Одилоном Барро во главе, но и все роялистские депутаты Национального собра- ния теперь повелительно твердили ему, что его роспуск необходим для восстановления кредита, для упрочения порядка, для того чтобы положить конец неопределенному временному состоянию и основать нечто окончательное; что Собрание мешает продуктивной работе нового правительства и хочет продолжать свое существование только из злобного упрямст- ва и что оно надоело стране. Эти выпады против законодательной власти Бонапарт намотал себе на ус, выучил их наизусть и 2 декабря 1851 г. доказал парламентским роялистам, что он кое-чему у них научился. Он обратил против них их же соб- ственные лозунги

Министерство Барро и партия порядка пошли дальше. Они инспирировали по всей Франции петиции к Национальному собранию, в которых его любезно просили исчезнуть.

Таким образом, они повели в бой против Национального собрания, этого конституционно организованного выражения народной воли, неорганизованные народные массы. Они научили Бонапарта апеллировать против парламентских собраний к народу. 29 января 1849 г. настал, наконец, день, когда Учредительному собранию пришлось решать вопрос о своем соб­ственном роспуске. В этот день здание, где происходили его заседания, было занято войсками; генерал партии порядка Шангарнье, в руках которого было соединено верховное командование национальной гвардией и линейными войсками, про- изводил большой смотр войскам в Париже словно накануне сражения, а объединенные роялисты угрожали Собранию при- менением силы, если оно не проявит сговорчивости. Оно оказалось сговорчивым, выторговав себе только очень кратковре- менную отсрочку. Чем же было 29 января, как не coup d'etat* 2 декабря 1851 г., только совершенным роялистами в союзе с Бонапартом против республиканского Национального собрания? Господа роялисты не заметили или не захотели заметить, что Бонапарт воспользовался событиями 29 января 1849 г., чтобы заставить часть войска продефилировать перед собой у Тюильрийского дворца, что он жадно ухватился именно за этот первый открытый призыв к военной силе против силы пар- ламента, чтобы намекнуть им о Калигуле**. Они, разумеется, видели только своего Шангарнье.

*   – государственным переворотом. Ред.

** ^– Римский император Калигула (37—41) был возведен на престол преторианской гвардией.  

Один из мотивов, особенно побуждавших партию порядка насильственно сократить жизнь Учредительного собрания, заключался в дополняющих конституцию органических законах — законе об образовании, законе о вероисповедании и дру- гих. Объединенным роялистам было крайне важно выработать эти законы самим, не допустив, чтобы они были изданы сде- лавшимися недоверчивыми республиканцами. Однако в числе этих органических законов был также закон об ответствен- ности президента республики. В 1851 г. Законодательное собрание как раз было занято разработкой такого закона, когда Бонапарт предупредил этот coup*** своим coup 2 декабря. Чего бы только не дали объединенные роялисты во время своей парламентской зимней кампании 1851 г. за то, чтобы иметь готовый закон об ответственности президента, и притом закон, выработанный недоверчивым, враждебным республиканским Собранием!

*** — удар, решительное действие. Ред.

После того как Учредительное собрание 29 января 1849 г. само сломало свое последнее оружие, министерство Барро и друзья порядка принялись беспощадно травить его. Они не упускали ни одного случая, чтобы унизить его, и вынудили у бессильного и отчаявшегося в самом себе Собрания законы, лишившие его последнего остатка уважения со стороны об- щества. У Бонапарта, поглощенного своей навязчивой наполеоновской идеей, хватило дерзости публично использовать это унижение парламентской власти. А именно, когда Национальное собрание 8 мая 1849 г. выразило порицание министерст- ву за занятие Чивита-Веккии генералом Удино и приказало вернуть римскую экспедицию к приписываемой ей цели, — Бона- парт в тот же вечер опубликовал в «Moniteur» письмо к Удино, в котором он поздравлял генерала с его геройскими подви- гами и, в противоположность занимающимся бумагомаранием парламентариям, уже принимал позу великодушного пок- ровителя армии. Роялисты посмеивались над этим: они были уверены, что они его дурачат. Наконец, когда Марраст, пред- седатель Учредительного собрания, усомнившись на минуту в безопасности Национального собрания, вызвал на основа- нии конституции одного полковника с его полком, тот отказался явиться на вызов, ссылаясь на дисциплину, и предложил Маррасту обратиться к Шангарнье, который отказал Маррасту, язвительно заметив, что он не любит baionnettes intelligen- tes* . В ноябре 1851 г. объединенные роялисты, готовясь начать решительную борьбу с Бонапартом, пытались в своем прес- ловутом законопроекте квесторов провести принцип непосредственного вызова войск председателем Национального со- брания. Один из их генералов, Лефло, подписал законопроект. Но тщетно голосовал за него Шангарнье, тщетно Тьер пре- возносил осмотрительную мудрость покойного Учредительного собрания. Военный министр Сент-Арно ответил ему так, как Шангарнье ответил Маррасту, и его ответ был покрыт аплодисментами Горы!

*– мыслящих штыков. Ред.

Так партия порядка, еще будучи лишь министерством, а не Национальным собранием, сама заклеймила парламентар- ный режим. И она поднимает крик, когда переворот 2 декабря 1851 г. изгоняет его из Франции!

Пожелаем ему счастливого пути!

 © 2004 - 2010 "ИСТИНА"  Кимний
 Дата изменения: 07.06.2010